Прочтет какой-нибудь поклонник зеленого змия это объявление, утром опохмелится и поволочет за ухо свое возлюбленное чадо, очередного хулигана Еписеева, в секцию го и мацзян. Отличное место для объявления. Идеалист, похоже, этот Автоклав Борисович.
От нечего делать я оторвал от нетронутого объявления бумажную ленточку с телефоном. Пускай Автоклаву будет приятно, что хоть кого-то заинтересовали его экзотические игры.
В магазине было пусто. За прилавком торчала толстая продавщица с огненными ногтями. Голова ее была увенчана крахмальным сооружением. На полке ютились пять бутылок «Жигулевского». Среди них возвышалась на полголовы литровая емкость с каким-то иностранным напитком. Цена была соответствующая.
– Мне бы пива, – робко попросил я.
Продавщица поправила на голове марлевую корону и бросила:
– Че так слабо?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ну ты же новый русский, – убежденно сказала она. – Бери ликер.
– С чего это вы взяли, что я новый русский?
– Вас сразу видать. Вон морду-то какую отъел на нашей кровушке.
Я с сомнением оглядел венценосную толстуху. Кровушки в ней явно было с избытком.
– Я беден как церковная мышь! – провозгласил я. – Мне пива, пожалуйста. – И чтобы окончательно не разочаровывать малокровную толстуху, добавил: – Все, что есть. На витрине.
– Пакет брать будешь? – издевательски поинтересовалась продавщица.
В ответ я протянул свою матерчатую черную сумку. Продавщица хмуро брякнула в нее бутылки. После чего демонстративно явила мне свой объемистый зад, туго спеленутый накрахмаленным халатом.
Я вышел из магазина и поймал такси. Водитель был очень похож на известного конферансье. Тем не менее поездка прошла в молчании. Только тихонько погромыхивали друг о друга бутылки в моей сумке.
Через пятнадцать минут машина засигналила под Ленькиными окнами. На гудки, теряя тапочки, выскочил Тимирязьев.
– Ну наконец-то, старик! – обрадованно вскричал Ленька, когда мы вошли в прихожую. – У нас после твоей «альдрованды» совсем дело не клеится. Ты пива-то купил?
Я потряс бутылками.
– Слава тебе господи, а то я уж думаю, может, зря готовился?
На кухне я обнаружил девушку восточной наружности. Она тихо сидела за столом. Ее черные волосы струились над кроссвордом.
– Не забывай, – буркнул Тимирязьев, уловив мой заинтересованный взгляд, – ты, конечно, желанный, но все-таки – гость!
Я несколько стушевался. И перестал пялиться на девушку. Ленька же так и пожирал ее склоненный затылок.
– У мадемуазель достаточно странное имя, – проговорил он, довольно потирая руки. – Саира! Вот имечко-то!
Девушка не отрываясь смотрела в стол.
– А фамилия у нее и того похлеще, – продолжал Тимирязьев. – Ы!
– Как-как? – переспросил я.
– Ы!!! Представляешь, Ы. И все!
– Действительно, странно.
Госпожа Ы по-прежнему не обращала на нас никакого внимания. А Ленька все не унимался:
– Это целая история. Дело в том, что ее казахский прадедушка был большой оригинал. Новатор, можно сказать. Любил все новое. В молодости ему довелось походить в партизанах. Вот и назвал сына, то есть ее деда, Партизан. А тот пошел в отца. В смысле новаторства. Своего сына назвал Съездбай. В честь какого-то там тысяча девятьсот лохматого съезда партии. Круто, а, старик? Съездбай Партизанович Ы!
– А фамилия откуда? – заинтересованно спросил я, надеясь, что ответит девушка и я наконец увижу ее лицо.
Но голос подал снова Ленька:
– С фамилией особое дело! Это тоже проделки ее прадеда. Когда казахский язык перевели на кириллицу, ему очень понравилась одна странная буковка. Вот он и взял ее в качестве фамилии.
– Все-то вы перевираете, Леонид, – внезапно раздалось из-под волос. – Фамилия у меня всегда такая была. Нормальная корейская фамилия. По бабушке.
– Во дает! – изумился Ленька. – Она еще и кореянка! То-то я думаю… Экзотика!
Черные волосы качнулись над кроссвордом.
– Гюльчата-ай! – позвал Тимирязьев. – Может, откроешь личико товарищу? Товарищ уже давно интересуется.
Сайра подняла голову, и я увидел все великолепие, разбросанное по ее лицу щедрыми руками Аллаха и Будды. Глаза трепетного сайгака, гранатовые губы и айвовые щеки. Увидел я и зубы, которых явно никогда не касалась рука отечественного дантиста.
– Хватит вам шутить, Леонид, – строго сказала девушка. – Лучше пива выпейте.
Тимирязьев скрылся в комнате.
– А вас как зовут? – обратилась она ко мне. – А то этот невежа не представил.
– Арсений, – откашлявшись, пробасил я. – Можно просто Сеня.
Сайра прикрыла сайгаковые глаза густой паранджой ресниц.
– Ну вот и познакомились.
– А имя у вас тоже интересное. Оно что-нибудь значит?
– Это просто паспортистка ошиблась, – покачала головой восточная красавица. – Хотела написать «Сайра», а получилось – «Саира».
– Почему это она хотела написать «Сайра»? – еще больше удивился я.
– Это все папины причуды. В тот день, когда я родилась, в магазин как раз завезли консервы. Сайру. Бланшированную. В масле, – смущенно ответила девушка. – Вот папа и решил отметить это событие.
– Да-а, – протянул я, не зная, что на это сказать. – Но имя все равно получилось красивое.
– Правда?! – лицо Ленькиной подруги словно осветилось изнутри и еще более похорошело. – Спасибо.
Из коридора донесся топот, и в кухню просунулась счастливая Ленькина морда. Он прошествовал к столу, неся на вытянутых руках поднос, накрытый салфеткой.
– Блюдо, блюдо, сделай чудо! – прокричал Тимирязьев и сорвал салфетку.
Нашим глазам предстал великолепный зажаренный карп. Из его распоротого брюха выглядывал пучок зелени.
В стаканах зашипело пиво. Сделав несколько глотков, мой верный друг скривился.
– Это не пиво! Это вода из-под крана.
– Другого не было, – пробормотал я.
– Небось самое дешевое купил, жмот? Ладно, давай садись за кроссворд.
Я хотел заикнуться об отсрочке этой пытки, но на мою сторону неожиданно встала Саира:
– Леонид, ну что же вы так сразу?
Тимирязьев обрадованно ухмыльнулся, показал мне под столом большой палец и тихо сказал:
– Ну ты, старикан, даешь! Такие перемены за пару минут. Вот что значит педагогика!
Мы с Ленькой принялись за рыбу. Саира изредка заинтересованно сдувала пену с пива. Пить она не пила. Неожиданно она взглянула на меня и спросила:
– Вы любите собак?
Рот у меня был забит карпом, поэтому я энергично закивал. В голове уже вертелась фраза. Что-то патетическое, вроде: «О, собаки, петухи городов!»
– И Леня любит, – с грустью продолжало дитя степей.
Тимирязьев тоже закивал, словно хотел сказать: «Истинная правда. Собак я люблю, как собственных будущих детей».
