Елена Блонди - Хаидэ

Придерживая тяжелые подолы семи выходных плащей, мем-сах заглянула в открытое окошко. Усмехнулась белому кувшину с наискось торчащей в нем веточкой тимма. И, шурша одеждами, отошла, села на легкий раскладной стульчик, что носил за ней мальчик-раб. Вон идет великан-чужестранец, сверкая глянцевой кожей на фоне яркой зелени прибрежной травы. Смотрит испытующе. Исхудал после болезни. Девочка много рассказывала о том, как волновалась. Как лечила, омывая потное лицо и широкую грудь.

Такую грудь мем-сах омыла бы и сама…

Женщина спрятала улыбку, поправила свисающие с висков ожерелья, что закрывали щеки, шею и подбородок, оставляя на виду только лицо. Сложила на коленях руки и укрыла кисти парчовыми рукавами.

Нуба, слегка задохнувшись, выскочил на утоптанный пятачок перед хижиной и поклонился высокой гостье.

— Твои плоды ярки и истекают соком, высокая мем-сах, пусть — вечно.

— Будет так, кивает тебе великий садовник Коро-Лал-Рамундани, достойный кари Нуба. Я пришла поговорить.

Нуба распахнул дверь, на которой не было засова, и склонился, показывая внутрь длиной рукой.

— Мой дом для тебя, мем-сах, прости, что он беден.

Гостья кивнула и, приподнимая подолы, вошла, склонив голову в высоком тюрбане. Мальчик бесшумно внес стул и установил его перед столом. Оглядываясь по сторонам, мем-сах села, в бесформенных парчовых одеждах похожая на большой золотой самородок.

Нуба стоял у двери. Она, кивнув ему на лавку, позволила сесть. Сказала:

— Ты силен и умеешь считать. Я даю тебе пять мешочков дорогих семян, их отвезешь на большую ярмарку, в Ганда, где великая Анакаи ветвится, готовясь утечь в большое море. Поедешь завтра, рано утром.

— Но я…

— Твоя маленькая жена получит от меня корзину лепешек, три мешка вяленого мяса и десять вязок копченых угрей. Прочее заработает сама, плетя мне циновки.

Мем-сах говорила, бронзовые губы шевелились на неподвижном, покрытом густым слоем золотой охры лице, окаймленном бронзовыми бусинами в несколько рядов.

— И когда же я вернусь? — Нуба внимательно смотрел, как свет из окошка режет лицо гостьи пополам. Та отклонила голову, исчезая в тени.

— Когда вернутся все. Ярмарка длится три раза по десять дней, а потом обоз пойдет обратно, оставляя торговцев в селениях. Дойдет и до нашего.

— И кто подсыплет мне отраву?

— Что?

Нуба молчал и мем-сах досадливо рассмеялась.

— Ну, хорошо. Давай говорить другое. Я пришла просить тебя отдать свою маленькую жену нам, хозяйкой маленького дома в большом, чтоб после меня она стала хозяйкой большого.

— И тебе легче отослать меня без возврата, достойная мем-сах, чем просто попросить?

Женщина наклонилась вперед, так чтоб другая полоса света падала на лицо Нубы.

— А разве ты отдашь ее?

— Она должна решить сама!

— Сама? — удивилась гостья. Повторила, прислушиваясь к слову, — сама…

И засмеялась, вздымая к потолку руки в пересыпающихся шорохом рукавах. Мелькнули тонкие черные запястья. На миг, а в следующий — она уже сложила руки, тщательно укрывая тканью.

— Ты говоришь о ребенке, кари. Сколько ей? Четырнадцать? Пятнадцать?

— Ей шестнадцать. Уже…

— Да, вы живете с матайа почти год. Повзрослела, пока ты таскал ее за собой по бездорожьям. Стала тебе маленькой женой. А что еще она могла дать тебе, здоровяк? Ведь ты красив и силен, добр. И у вас ничего нет. Только вы сами. Она добрая девочка.

— Ты богата, мем-сах, твои сады лучшие на десять селений в округе. Почему Матара? Столько девушек хотели бы.

— Мой сын любит ее. А она любит его. Так случилось, что Церет полюбил нищую чужестранку, жену бродяги. Но она красива, быстра и горяча телом. С такими бедрами женщины без криков рожают сыновей, много. К чему множить беды, если можно привести детей к счастью?

— Матара любит меня! Она сама сказала мне это!

Мем-сах отмахнулась от жужжащей мухи и мальчик-раб, подскочив, омахнул госпожу веером.

— Ты не дурак, кари. А говоришь глупости. Что заставляет тебя болтать пустое? Был бы глуп, я бы поняла. Вот тут у тебя, — она подняла руку и коснулась переносицы изукрашенным пальцем, — вечное страдание. Верно, вы много пережили вместе, о чем я не знаю. Расскажи. Если ты прав, я поклонюсь и уйду. А если нет, то рассказывая, сам это поймешь.

Она повернулась к мальчику, который старательно махал черным веером, переводя любопытный взгляд с хозяйки на ее собеседника.

— Меме, вот тебе монета, поди к носильщикам, пусть купят пива и ждите на берегу.

Шлепанье босых ног стихло за стенами хижины, и в полумраке мягко прозвучал женский голос.

— Сядь так, чтоб я видела твое лицо, кари. Я не враг тебе, иначе давно бы Церет подарил Матаре пузырек с ядом вместо лекарства, когда ты болел. Расскажи, где ты украл свою маленькую жену и почему вы связаны.

Солнце медленно двигалось, перемещая красные закатные квадраты по рыжим глиняным стенам и дощатому столу. Низко жужжали мухи, казалось облитые ягодным соком.

— Она — единственное, что осталось мне, мем-сах. Больше нет у меня никого и ничего в этом мире. Украл, говоришь? Ее готовили, чтоб отравить мой ум, делали из нее стрелу, напитывая ядом коварства. А она — ребенок, не понимала, что делает. И когда сделала, ее хотели убить. Но я спас. Мы бежали из плена, я греб, а она умирала на моих коленях. Но выжила. Из-за нее я потерял свою любовь и свою судьбу. Взамен она осталась со мной. Я не держал ее. Сама пришла ко мне и сама захотела стать женой. Все светлое, что есть, это только она. И вот ты пришла и хотела убить меня снова, чтоб отобрать мой свет.

— Это не рассказ, кари, это жалоба. Где твоя судьба? Расскажи. Не волнуйся, хижина видна с восточной стены моего дома. Когда мы закончим, слуги подадут знак, и Матара вернется из моего сада. Она сейчас там. С Церетом.

Она сидела, по-прежнему неподвижная, укутанная в бесформенные одежды. Как идол, подумал Нуба. Богиня своей семьи, сына и дочерей, уставшего мужа и многочисленной челяди… Приказывает, как и подобает богине. И так же может покарать. Или одарить милостями. А ведь он никому не рассказывал о Хаидэ. Только черной знахарке Онторо. Но и той говорил в полубреду, загораясь от собственных бессвязных слов, утопая в жадном внимании с запахом низкой любви, сладким и липким. А садовница Каасса, глядя на него блестящими спокойными глазами, ждет совсем другого. Короткого и ясного рассказа о цепочке событий.

И, помедлив, он заговорил. Медленно паря, прыгнул в прошлое, то, что не нарушалось снами и переходами из одного времени в другое, встал на опушке деревни маримму и там, возле маленького костра, взял в черную руку тонкую кисть мем-сах, освобождая ее от парчовых складок. Повел за собой, впервые и сам твердо ступая дорогой последовательных событий.