– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.
Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.
Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.
– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.
Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.
– Зачем вы за мной следили?
– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.
И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.
Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:
«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.
Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.
Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.
* * *
Швейцар в «Выхода Нет» одет в ковбойские кожаные штаны, замшевую перевязь в паху и кожаный с хромированной сталью ошейник раба. Нахмурившись при виде меня, он поднимает руку, преграждая мне путь.
– Семьдесят пять долларов за вход.
– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.
Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.
– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.
Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.
В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.
По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.
Я огибаю главный зал. Дамская комната – это унитаз, огороженный шлакоблочными стенами высотой до пояса. Дверь, которую мне было велено найти, охраняется чудовищно здоровенным типом в кожаных штанах, натянутой на бицепсах рубашке и кожаной маске на молнии. Никакой капюшон не может скрыть, что вышибала – огр.
– Меня послал Дзен, – говорю я, помахивая пригласительным билетом.
Огр, что-то хмыкнув, отступает в сторону и сует магнитный ключ в компьютерный замок двери. Видна лестница, ведущая в подвал. Когда я прохожу, огр запирает за мной дверь, предоставляя меня моей судьбе.
Спускаясь по лестнице, я слышу музыку – не диско, не техно и не рэйв, а что-то из Моцарта. Внизу еще одна дверь, охраняемая тоже огром, на этот раз таким уродливым, что хоть в маске, хоть без маски, его никто за человека не примет. Сросшиеся брови хмурятся, и огр потирает левый бивень, изучая пригласительный билет. В этой кривой огромной лапище он кажется игральной картой.
– Меня прислал Дзен, – поясняю я.
Огр фыркает, как африканский кабан, и открывает последнюю дверь ключом величиной с монтировку.
– Желаю повеселиться, – хрюкает он.
Внутри клуба темно – света от выкрашенных розовым тусклых ламп достаточно лишь для того, чтобы люди-служители не спотыкались и не падали. Полно бархатных штор, античных статуй и викторианской мебели. Но первое, что привлекает мое внимание, – свисающие с потолка люди: мужчины, женщины и дети. Представлены почти все главные этнические группы. Они голые и висят на крюках, привязанных к рояльным струнам. Некоторые завернуты в колючую проволоку. Есть среди них ободранные, с обнаженными мышцами. И все они живые.
Что-то теплое и мокрое капает мне на руку – кровь. Я поднимаю глаза – надо мной висит наполовину ободранный молодой мужчина. Мясо ниже колен с него тщательно снято, остались только кости. Он улыбается мне, как средневековый мученик, и глаза его то уходят в сторону, то снова наводятся на меня, когда он говорит:
– Милости просим в «Черный Грот», миледи.
Остальные люди-люстры подхватывают его приветствие голосами размытыми и сонными.
Вот это местечко для меня, -мурлычет Другая.
Я слишком отвлеклась на хор освежеванных херувимов, чтобы давить в себе голос Другой, и потому я слизываю кровь с руки и иду дальше. Ко мне направляется женщина, полностью облитая черным латексом, если не считать горла, руки сунуты за спину в единственную перчатку. Идет она под звон болтающихся цепей. На ней ошейник, длинной стальной цепью прикрепленный к стене. Из обнаженной яремной вены торчит внутривенный катетер.
