Тлея, дурман выделял дым, навевающий сладкие грезы. Этот дым вдыхали, чтобы еще при жизни попасть в рай. Немногие могли позволить себе такую роскошь. Правда, рано или поздно приходилось возвращаться. Кен тоже побывал там – это был жалкий суррогат подлинного странствия. Его щенки, несмотря на малый возраст, понимали разницу. В свое время он дал Мор-Фео прикоснуться к тому, что испытывал сам, посылая свою Тень блуждать в иных пространствах.
Но в прошлом дурман был, по всей видимости, доступен почти каждому. Даже митам. Он освещал внутреннюю темноту. Он позволял заглянуть туда, где было слишком страшно оставаться надолго. И жизнь превращалась из кошмара в созерцание.
Недавно Крошка Алекс переступил черту. Две недели назад он застрелил полицейского, и до сих пор его одолевал зуд. Это было как невидимая проказа; зуд раздирал мозг и внутренности. Алекс просто стал очередной жертвой эпидемии. Ему хотелось убивать снова. Он вступил в клуб убийц, из которого начинался путь к смертельной инъекции или в газовую камеру. Крошка Алекс предпочел бы умереть на улице от руки такого же бандита, как он.
Его сны были наполнены ледяным черным ветром, который выл в пустоте, будто сирены патрульных машин. Снова и внова из мглы проступало лицо здоровенного типа в форменной одежде и с пушкой в руке. Громила собирался нажать на спуск, но мгновением раньше рявкала пушка в руке Алекса.
В сновидении пуля была огромной и летела медленно; она напоминала серебристый катер, оставляющий в океане воздуха кильватерный след. Потом она врезалась в белый, словно выточенный из слоновой кости лоб – и распускался багровый цветок, выплескивая отвратительные лепестки, а вой сирен достигал болевого порога…
Крошка Алекс должен был убивать наяву, чтобы убить свой сон.
Оба его приятеля теперь казались ему сопляками. На их руках тоже осталась чужая кровь, но они еще никого не забили до смерти. Пропасть разделяла убийц и всех прочих. Обратного пути не было.
Алекс не чувствовал ни малейшего раскаяния. Только жажду. В его больном мозгу пылал костер, который можно было погасить разве что новой кровью.
На какое-то время он стал королем улицы. Его маленькое королевство принадлежало ему только по ночам. Он знал, что просуществует оно недолго, и ощущение зыбкости лишь делало Крошку Алекса еще более опасным. Он ни во что не ставил чужие жизни, но ему было плевать и на свою собственную. Комплекс неполноценности превратил прыщавого недоноска в чудовище, а пистолет уравнял его с теми, кого он ненавидел за физическое превосходство над собой. Понятно, что таких было подавляющее большинство. Свою роль сыграла и тщательно скрываемая гомосексуальная наклонность. Педераст, бандит, шакал в одном флаконе, от которого разило отнюдь не духами. Содержимое перебродило в гремучую смесь.
Жизнь уже давно казалась Крошке чем-то вроде компьютерной игры: устройство непостижимо, программы написаны каким-то умненьким говнюком по заказу жирных королей, владеющих всем миром – и не только по ночам. Что же оставалось Алексу? Ведь он начинал с одного из самых нижних уровней, пройти который полностью и подняться на следующий было так же трудно, как отсосать собственный член. Слишком много препятствий, врагов и ловушек; слишком мало денег и мозгов. Но, несмотря на свою ограниченность, Крошка понимал, что все предопределено заранее – дальше его просто не пустят. В этой проклятой игре были установлены ограничители, отсекавшие путь наверх всякому отребью вроде него. Он был сырьем цивилизации – и одновременно ее отбросами. Она пожирала собственное дерьмо, чтобы продолжать существование и поддерживать иллюзию прогресса. Крошка Алекс, к его огромному сожалению, был слишком ничтожен даже для того, чтобы непереваренной костью застрять у нее в кишках. И все-таки он пытался.
* * *
Крошка почти обрадовался, когда до отвращения предсказуемая игра совершила неожиданный поворот. Такое случалось редко, но зато сулило возможность поразвлечься. Он увидел придурка, на котором была самая настоящая звериная шкура, запачканная кровью.
Существо не попадало ни в одну из известных Алексу категорий. Оно казалось порождением чьей-то больной фантазии и явно прибыло издалека – возможно, прямиком из наркотического бреда. Однако при всем том оно не выглядело нелепым, словно какой-нибудь дурацкий монстр из комиксов.
Волосатый карлик наверняка не мылся уже много суток. Видимые части лица были гладкими, как у ребенка, и красными, как у запойного пьяницы. Одна рука находилась в неестественном положении. Но Крошка Алекс ни на секунду не принял его за бездомного калеку из тех, что роются в мусорных баках, собирая объедки. Бродяг он не трогал, считая это ниже своего достоинства. Уродец держался вызывающе прямо. Он уступал Алексу в росте, зато был шире в плечах. И смотрел он как-то странно. Под действием этого взгляда у Крошки вскоре возникли проблемы. Серьезные проблемы.
* * *
Мор понимал, что эти трое хотят напасть на него не потому, что испытывают голод. В их действиях не было никакой рациональной необходимости. И в пустых глазах вожака он увидел подтверждение этой бессмыслицы. Подобным образом вели себя дегро. У Мора не осталось сомнений – с дегро Кен всегда поступал одинаково.
Это была его вторая настоящая схватка, и установить контроль оказалось намного проще, чем в первый раз. Но на саму атаку он потратил энергию, источник которой сделался недоступным, как только Дубль разделился.
* * *
В какой-то момент Алекс начал видеть то, чего не должен был видеть. Затем к зрительным образам добавились звуки и запахи, а некоторое время спустя он уже осязал чью-то вывернутую наизнанку липкую кожу и ощущал дьявола внутри себя. Что-то проникло в его плоть, стало его новой плотью, непривычной, будто он втиснулся в резиновый мешок для перевозки трупов. А его плоть в результате подмены была отдана на растерзание невидимому палачу.
На стенах переулка, на грязных мусорных контейнерах, на крышках канализационных люков, на заплеванном асфальте, в мутных лужах и даже в небесах появились изображения. Они непрерывно менялись, перетекая друг в друга и создавая пространственный лабиринт, в котором очень скоро увязал взгляд. Наступал паралич внимания. Этих изображений – но не совсем изображений! – были десятки, сотни, тысячи. За ними скрылся силуэт маленького волосатого говнюка.
Крошке Алексу показалось, что он под кайфом угодил в какое-то дурацкое компьютерное кафе, только не испытывал от этого ни малейшего удовольствия. Он почувствовал себя так, словно его мозг был краном в огромной цистерне с дерьмом и теперь кран прорвало. Вовне выплеснулось то, что хранилось прежде в искалеченной памяти Алекса, – наглухо запертое, запечатанное болью, залитое алкоголем, замаскированное наркотиками, уже почти забытое и спрятанное от самого себя. Но сейчас ЭТО возвращалось.
