— Не откинется, — уверенно сказал Крепленый. — Спортсмены, они крепкие. Тащи его в гараж. Потягу скажи: пусть едет. А за нами — утром. И чтоб ни звука, усек?
Андрея втащили внутрь, бросили на пол, навзничь. Подвешенная к потолку лампочка горела так ярко, что свет ее резал Андрею глаза даже сквозь веки.
Один из бандитов сел за руль «вольво», и машина уехала. Двое остались с Крепленым, один прикрыл дверь гаража, второй запустил обогреватель.
Крепленый налил себе стакан водки, проглотил половину, а остаток выплеснул Ласковину в лицо.
— Херовый ты спортсмен, Спортсмен! — сказал он и пнул Андрея в печень. — Трухлявый!
Удар перевернул Ласковина на бок, и его снова вырвало. Желчью.
С огромным усилием Андрей открыл глаза и увидел кусок серого бетона и какие-то расплывающиеся тени. Что-то твердое с тупой болью давило на ребра. Какой-то выступ на полу… Тот, другой, не приходил.
«И не придет!» — вдруг понял Андрей. Он там, в ночных кошмарах, а здесь, в реальности, только реальные кошмары… Тупая боль сменилась острой. Металл, кусок металла или, может, кирпича остро вонзался в бок. Андрей пошевелился, и боль ослабла.
— Ты только не сдохни, Спортсмен! — озабоченно проговорил Крепленый, присаживаясь на корточки около Ласковина. — Чиркун! Налей мне еще стакан! Вот, Спортсмен, позырь! — И поднес к глазам Андрея узкий, бритвенно острый нож. — Видишь, Спортсмен? Видишь?
Андрей действительно разглядел полосу металла, от которой отражался электрический свет. Но еще он понял, что предмет, упирающийся ему в ребра, — выпавший из кармана куртки «вальтер». Тот самый, крепленовский.
Ласковин почти бессознательно скреб пальцами по выступу рукоятки. Он цеплялся за пистолет, как утопающий за соломинку. Для того чтобы высвободить оружие, надо было приподняться, но даже это было сейчас Андрею не по силам. Пусть ему и удалось бы вытащить пистолет, ведь нужно еще выстрелить, а выстрелив — попасть… в какую-нибудь из теней, что плыли перед глазами.
Чиркун подал Крепленому стакан. Тот отхлебнул водки, поставил на пол.
— Выпить хочешь, Спортсмен? — И толкнул Ласковина кулаком в грудь, отчего тот снова опрокинулся на спину.
Пальцы Андрея сжались на рукояти «вальтера». Там, на Разъезжей, он не удосужился поставить его на предохранитель, и, когда палец его нажал спусковой крючок, оглушительно грохнул выстрел.
— Еш твою… — выдохнул потрясенный Крепленый, когда пуля свистнула у его уха. — Еш твою мать!
Пронзительный вопль за спиной заставил бандита оглянуться.
Посланная в никуда пуля ухитрилась найти цель: угодила в ляжку Чиркуна, отбросила того на груду покрышек.
Андрей с огромным трудом повернул голову. После выстрела пистолет едва не вырвался у него из руки, но, как ни странно, в глазах немного прояснилось.
Он увидел нож в руке Крепленого и бледное пятно его лица. Локоть руки Ласковина упирался в пол, поэтому он сумел поднять пистолет на несколько сантиметров и еще раз нажать на спуск.
Пуля угодила в край лезвия ножа, вышибив его из рук Крепленого, и, слегка изменив траекторию, вошла под левую ключицу и вышла из спины, не задев ни позвоночника, ни крупных сосудов. Но удар ее опрокинул Крепленого, приложив затылком о бетонный пол.
Так получилось, что чуть живой и с трудом соображающий Ласковин ухитрился попасть два раза из двух, в то время как Ласковин в хорошей форме неизменно промахивался. Над этим следовало бы подумать, но как-нибудь в другой раз.
Третий бандит стоял к остальным спиной, собираясь запереть ворота гаража, обитые изнутри, для теплоты, толстым войлоком. Первый выстрел заставил его подскочить на месте и обернуться, как раз когда Ласковин второй раз нажал на спуск. Бандит увидел нож, пропеллером взлетевший в воздух, падающего Крепленого и Чиркуна, корчившегося на груде покрышек у дальней стены гаража. И еще он увидел пленника с неизвестно откуда появившимся пистолетом. Дальше «тобольцем» управлял уже инстинкт самосохранения. Андрей лежал к нему спиной, и первым движением бандита было выхватить собственное оружие. Он потянулся к заткнутому за пояс, за спиной, пистолету, но тут Ласковин опрокинулся навзничь. Это движение, вызванное слабостью, «тобольцем» было истолковано однозначно.
«Третья маслина — моя! — мелькнуло у него в голове. — Бежать!» Бандит бросился прочь из гаража. Пока он стремглав мчался между рядами железных боксов, ему несколько раз почудился треск выстрела. Но это было лишь разгулявшееся воображение. Зато два свирепых пса, набросившихся на «тобольца» у ворот гаражного комплекса, были самыми настоящими. Бандит ринулся напролом, прорвался… и собачьи клыки впились ему в ягодицу. Тут он вспомнил о пистолете, который держал в руке, и принялся палить во все, что вертелось вокруг, рыча и полосуя его одежду клыками. Бандит вышел победителем. Прихрамывая, он припустил к воротам, а сторож, которому полагалось выскочить и задержать злоумышленника, счел за лучшее остаться у себя в будочке. Не столько ему платят, чтобы рисковать собственной головой.
Как ни странно, поставленный на пол стакан с водкой не перевернулся. Как ни странно, желудок Ласковина, всего лишь несколько минут назад извергший последний плевок желчи, не вытолкнул обратно проглоченный алкоголь. И, наконец, третье: огонь в желудке, разлившись по телу, отчасти вернул Андрею способность двигаться. Ласковин встал.
Мир двоился и троился у него в глазах. Ног он просто не ощущал, удерживая равновесие тем непостижимым образом, который позволяет в хлам пьяному человеку, отогнувшись назад под немыслимым углом, зигзагами пересечь улицу, полную машин, и при этом не упасть и не угодить под колеса.
Может быть, Ласковин был пьян, может быть, его мозг просто работал с перебоями, время от времени выключаясь. Ласковин помнил, как он встал. Помнил, как, шатаясь, подошел к воротам гаража, открыл их с третьей или четвертой попытки и выбрался на мороз. Еще он помнил, как задубела от холода промокшая одежда. Ласковин вышел, начисто забыв о Крепленом, о втором бандите, истекающем кровью в оставленном гараже, вышел и побрел в ночь. В следующий раз он очнулся, споткнувшись обо что-то мягкое и упав. Споткнулся Ласковин о собачий труп. В шаге от него лежал второй. Андрей видел их, но едва ли понимал, что это. Он встал (может быть, уже не в первый раз) и, чудом удерживая равновесие на смерзшемся гравии, поплелся к воротам. Мимо собачьих трупов, мимо будочки сторожа, через калитку с болтавшимся на одной петле замком, разбитым двумя пулями (будь стрелявший чуточку посмелей, пара таких пуль сидела бы в теле Ласковина), и дальше, дальше, сначала по бугристой автомобильной дороге, затем — по тропинке, мимо свалки, через небольшую рощицу, через железнодорожную насыпь (спускаясь с нее, Ласковин упал и почти минуту выбирался из засыпанной снегом канавы), через еще одну свалку, через пустырь, потом мимо какой-то стены — пока наконец не уткнулся в железную коробку автобусной остановки. Ласковин оттолкнулся от нее и, сделав несколько неверных шагов в сторону, ударился о шест со знаком дорожного перехода. Обхватив его руками (пальцы совершенно онемели), Ласковин глядел на скупо освещенную улицу, на проспект, разделенный пополам занесенным снегом газоном, на редкие машины, возникающие слева и сбрасывающие скорость перед поворотом… Он больше не боялся машин… Сколько он шел? Полчаса? Час, два? Сколько стоял так, таращась в темноту, слегка разбавленную розовым люминесцентным светом?
