— Это несправедливо по отношению к умирающему.
— Где есть жизнь, есть и надежда.
— Так ты благодаришь меня за найденное ожерелье? — Он надеялся, что это не так. К тому же ему уже заплатили.
Она приоткрыла глаза.
— И да… и нет. Ты самый удивительный мужчина в этом мире, мастер Джек. Я много путешествовала, встречала много людей. Ты на голову выше всех. Когда-то мой брат был таким же, но он сильно изменился. И ты остался один.
— Только не в данный момент.
Она тряхнула головой.
— Все люди чести одиноки.
Честь. За этот вечер она уже второй раз упомянула о чести. Первый раз в «Аллее Пикок», а сейчас здесь в его постели. Странно, что женщина об этом думает. Считается, что это мужская епархия, хотя в наши дни это слово редко слетает с губ представителей обоих полов. Но уж когда слетает, то в мужском разговоре.
Да, возможно, он ошибается, но он еще не встретил женщины, способной его переубедить.
— Разве может мужчина, который лжет, обманывает, крадет, а иногда прибегает к насилию, быть мужчиной чести?
Калабати посмотрела ему в глаза:
— Может, если он лжет лжецам, обманывает обманщиков, крадет у воров и прибегает к насилию по отношению к насильникам.
— Думаешь?
— Я знаю это.
Человек чести. Ему нравилось, как это звучит. Ему нравилось значение этих слов. В качестве мастера Джека он вел себя как человек чести, хотя и не осознавал этого. Как можно большая независимость от внешних обстоятельств жизни — вот его кредо! Но честь… Это уже внутренние узы. Он никогда не задумывался, какую роль играет честь в его жизни.
Рука Калабати снова погрузила его в волны удовольствия, вытеснив все мысли о чести. До чего же это здорово!
С тех пор как Джия оставила его, Джек вел монашескую жизнь. Не то чтобы он сознательно избегал секса. Просто перестал об этом думать. Прошли недели, прежде чем он заметил, что с ним произошло. Джек читал, что подобное состояние — характерный признак депрессии. Может быть. Как бы то ни было, сегодняшняя ночь компенсировала долгий период воздержания, каким бы длительным оно ни было.
Ее рука оживила то, что уже казалось ему высохшим колодцем. Он прижался к ней и тут вдруг уловил какой-то запах.
«Что это такое, черт возьми?»
Похоже, голубь застрял в кондиционере и отложил в нем тухлое яйцо. Или вовсе сдох.
Калабати неожиданно напряглась. Джек так и не понял: почувствовала ли она тот же запах или что-то другое напугало ее. Ему показалось, что она произнесла напряженным шепотом что-то вроде: «Ракшас!» — и вцепилась в него, как тонущий матрос в спасательный пояс.
Атмосфера непонятного страха окутала Джека. Что-то было не так, но что именно, он не знал. Он услышал какое-то иностранное слово, значение которого до него не дошло. А может, Калабати и вовсе ничего не говорила, просто кондиционеры во всех трех комнатах гудят на разные голоса. Джек потянулся к «смит-и-вессону» 38-го калибра, который всегда держал под матрасом, но Калабати еще крепче прижалась к нему.
— Не двигайся, — еле слышно прошептала она. — Просто лежи подо мной и молчи.
Джек открыл было рот, чтобы заговорить, но она прижалась к нему своими губами. Ее обнаженная грудь, губы на его губах, прикосновение ее ожерелья к его горлу, нежность ее рук — все, чтобы уничтожить дурной запах.
Но было во всем этом какое-то отчаяние, которое мешало Джеку полностью отдаться чувствам. Его взгляд метался по комнате, скользил к окну, к двери, к темному холлу, который вел из комнаты, где стоял телевизор, к темной гостиной, затем снова к окну. Какая-то, самая малая, часть Джека ожидала, что кто-то или что-то человек или животное — вот-вот войдет в дверь. Он знал, что это невозможно — дверь заперта, квартира на третьем этаже. Сумасшествие. Но это чувство не отпускало его.
И не отпускает.
Он не знал, сколько времени пролежал под Калабати, напряженный, застывший, испытывая огромное желание почувствовать в своей руке привычное оружие. Ему казалось, так прошла половина ночи.
Ничего не произошло. Запах постепенно стал исчезать. И вместе с ним и ощущение присутствия постороннего. Джек почувствовал, что снова расслабляется, он наконец начал реагировать на Калабати.
Но у той неожиданно возникли другие планы. Она выскочила из кровати и проскользнула в гостиную за одеждой.
Джек последовал за ней, наблюдая, как она проворно, почти неистово, натягивает на себя белье.
— Что случилось?
— Я должна быть дома.
— Возвращаешься на родину? — Сердце у него упало. Нет, не сейчас. Она заинтриговала его.
— Нет, к моему брату. Я остановилась у него.
— Не понимаю. Что-то…
Калабати наклонилась и поцеловала его.
— Ты ни при чем. Во всем виноват он.
— Но что за спешка?
Я должна немедленно с ним поговорить.
Калабати надела платье через голову и скользнула в туфли. Она остановилась, чтобы уйти, но вынуждена была остановиться перед входной дверью.
— Как все это открывается?
Джек повернул центральную ручку, которая открывала все четыре замка, и распахнул дверь.
— Подожди. Я накину что-нибудь и поймаю тебе такси.
— Я очень спешу. А кроме того, я могу поднять руку и сама.
— Ты вернешься? — Ему было очень важно, что она ответит.
Он даже не понимал почему. Ведь он едва знал эту женщину.
— Да, если смогу. — Ее глаза стали печальными. На мгновение ему даже показалось, что в них мелькнул страх. — Я очень на это надеюсь. Очень надеюсь.
Она еще раз поцеловала его, вышла за дверь и начала спускаться по лестнице. Джек закрыл дверь, запер ее и прислонился к ней. Не будь он так утомлен недосыпом и тем, что с ним вытворяла Калабати, он попытался бы осмыслить события сегодняшнего вечера.
Но он отправился в постель.
Стоило ему, однако, прилечь, как сон тут же покинул его. Воспоминание о запахе, странном поведении Калабати… все это необъяснимо.
Но его беспокоило не столько то, что произошло вечером, а какое-то неприятное, грызущее чувство — что-то ужасное почти случилось.
Встревоженный, Кусум пробудился ото сна. Какой-то звук разбудил его. «Гита» соскользнула с его колен и упала на пол, когда он неожиданно вскочил и быстро направился к двери каюты. Вероятно, возвращаются Мать и Молодой, но абсолютной уверенности не было. Кто знает, какие мерзавцы шляются в порту. Его не волновало, что кто-то может залезть на судно в его отсутствие. Только очень решительно настроенный вор или отпетый негодяй мог отважиться на такое, потому что Кусум всегда держал сходни поднятыми. А спускались они по специальному сигналу. Но если бы даже какой-нибудь ловкий тип из низшей касты и проник на корабль, он не нашел бы ничего ценного. Ему пришлось бы отважиться спуститься в грузовой трюм, а это невозможно, значит, никто, кто рыщет по улицам, не сможет до них добраться.
