В конце концов я заставил себя подойти к чемодану и, преисполненный злобы, принялся за археологические раскопки в слоях носков и рубашек, пока не наткнулся на нечто, напоминавшее обувь. Сандалия, разумеется, оказалась на самом дне чемодана. Я раздраженно дернул за нее, не обращая внимания на беспорядок, образовавшийся среди аккуратно уложенных шорт и галстуков. На поверхности возникли две пары брюк, которые я еще не надевал, — про одну из них я забыл, что взял ее с собой, — за ними потянулась какая-то рубашка, и наконец у меня в руках оказалась сандалия.
Только это была не сандалия. Это была одна из моих туфель.
Колени у меня подкосились, но мне повезло — я стоял недалеко от кровати. Я резко сел, уставившись на зажатую в руке туфлю. Ее было нетрудно узнать. Это был черный ботинок на шнурке, в довольно приличном состоянии, с немного стершейся на пятке подошвой. Медленно вертя в руке туфлю, словно какую-то священную реликвию, я почувствовал исходящий от нее запах «Маргариты». На носке засохла соль — я обрызгал ногу в баре Джимми Баффета, когда смеялся над какими-то словами Риты-Мэй.
Не выпуская из одной руки ботинок, я осторожно сунул другую в недра чемодана и порылся в нижних слоях, пока не обнаружил второй. Он лежал под полотенцем, которое я спрятал на самое дно по той причине, что оно мне вряд ли могло понадобиться — ведь во всех отелях имеются полотенца. Вытащив туфлю на свет божий, я пристально рассмотрел ее.
Вне всякого сомнения, это был второй ботинок. Внутри что-то лежало. Я осторожно извлек предмет, и в ушах у меня оглушительно зашумело.
Это была красная роза, стебель был отломлен в четырех дюймах от чашечки.
Первое, что поражает вас в Cafe du Monde,[7] — это то, что оно не соответствует вашим ожиданиям. Оно не скрывается в самом сердце старого города, на Королевской улице или на улице Дофина, наоборот — расположилось прямо напротив площади. И это не какая-то невзрачная маленькая забегаловка, а просторное, крытое тентом заведение, с рядами столиков, среди которых время от времени с театральной печалью проплывают официанты. Однако, придя сюда во второй раз, вы понимаете, что cafe au lait[8] здесь действительно неплохой, a beignets[9] — лучшие во всем Новом Орлеане; что здесь настолько опрятно, насколько это возможно для кафе, открытого двадцать четыре часа в сутки, круглый год; и что любой, кто блуждает по Новому Орлеану, обязательно должен когда-нибудь миновать угол улицы Декатур и площади Джексона, так что заведение расположено вполне удобно.
Полдень застал меня за одним из крайних столиков, так что вокруг не мелькал народ, и я мог с удобством наблюдать за улицей. Я заканчивал вторую чашку кофе и третий стакан апельсинового соку. Пепельницу уже дважды поменяли, и в желудке у меня покоилась порция beignet. Единственная причина, по которой я не заказал еще, — это то, что я берег место для muffelettas. Я рассказал бы вам, что это такое, но я не гид. Поезжайте и узнайте сами.
И конечно, на ногах у меня были туфли. Пришлось еще десять минут просидеть в номере, пока я окончательно не перестал трястись. Затем я потащился прямо в Cafe du Monde. Взял с собой книгу, но не мог читать. Я рассматривал прохожих и пытался привести в порядок свои мысли. Я не мог вспомнить, что со мной произошло, так что единственное, что мне оставалось, — это найти подходящее объяснение и придерживаться его. К сожалению, объяснение никак не шло на ум. Я просто не в силах был представить себе правдоподобную причину, по которой мои туфли могли оказаться в чемодане, под вещами, нетронутыми с тех пор, как я уехал из Роанока.
Около девяти месяцев тому назад, на конференции в Лондоне, я уделил слишком много внимания развлекательной фармацевтике в рассеянной компании старого приятеля по колледжу. На следующее утро я проснулся у себя в номере, в кровати, одетый совершенно не в ту одежду, в которой был накануне вечером. Терпеливая реконструкция событий показала, что я почти помню, как поднялся рано утром, принял душ, оделся — и забрался обратно в постель. Странное поведение, согласен, но в моей памяти сохранилось достаточно обрывков и намеков, чтобы убедить меня, что я проделал именно это.
Но на сей раз дело обстояло иначе. Я не мог вспомнить абсолютно ничего в промежутке между выходом из Старого Оригинального Истинного Абсент-бара и пробуждением. Но, как ни странно, Страх не терзал меня по этому поводу.
А затем, конечно, оставалась еще роза.
Страх, для тех, кто с ним не знаком, — это состояние, охватывающее вас после неумеренного употребления наркотиков или алкоголя. Среди прочего, оно включает в себя паническую убежденность в том, что вы совершили нечто постыдное или неблагоразумное, а что именно, не помните. Страх может также быть более общим: вы думаете, что в какой-то момент накануне вечером произошло нечто, не отвечающее представлениям о приличиях. Страх обычно проходит или вместе с похмельем, или после того, как ваша знакомая подтвердит, что да, вы слегка погладили ее грудь в публичном месте, когда вас об этом не просили.
После чего вы переходите в состояние ужасного смущения — гораздо более сносное чувство.
Я чувствовал легкий Страх по поводу пребывания у Джимми Баффета, но он, вероятно, был порожден лишь неловкостью от разговора с незнакомой женщиной. Немного более сильный Страх мучил меня при воспоминании об Абсент-баре: я подозревал, что, будучи там, назвал генерального директора некой компании, одного из моих клиентов, «бездарным тупицей».
Тем не менее я не волновался насчет путешествия обратно в отель, несмотря на тот факт, что я его совершенно не помнил. В конце концов, я проделал этот путь в одиночестве. Все, включая Риту-Мэй, исчезли со сцены. Единственной персоной, которую я мог оскорбить, был я сам. Но как мои туфли попали в чемодан? Зачем я их туда положил? И когда я умудрился забрать у Риты-Мэй розу? В последний раз, когда я видел цветок, я только что признался женщине, что она мне нравится. Роза еще была у нее за ухом.
Кофе начал оказывать на меня свое действие и в сочетании с похмельем произвел на меня странный эффект: мне начало казаться, будто у меня в голове медленно загораются и гаснут светлые точки. В противоположном углу кафе появился черный парень с трубой и собрался играть; этого парня я знал по предыдущему визиту сюда. Его главным талантом, который он демонстрировал примерно каждые десять минут, было умение исключительно долго выводить громкую, высокую трель. Подобно большинству туристов, в первый раз я аплодировал ему. Второе представление показалось мне уже менее привлекательным. На третий раз я чуть не предложил ему свою кредитную карточку, только бы он ушел.
