- Частит часто?
- До ста шестидесяти доходит.
- Она же гипотоник, что предписано?
Кате совсем было не интересно, что в полголоса обсуждали врачи. Что бы ни говорили, чтобы ни кололи, боль не исчезала, сил не было, жить не хотелось...
...А его глаза её не оставляли. И что он там заметил? Может, у неё нос грязный или что-нибудь на щеке? Она машинально вытерлась ладошкой. Доктор улыбнулся... Она попробовала ответить тем же, но он уже отвёл взгляд. Зато лечащий врач заметил вымученную улыбку на лице своей пациентки и сказал профессору:
- Она молодец, держится...
...Иван Павлович заметил, как в полубезумных от страданий глазах молодой женщины, вдруг сверкнула искорка жизни. Он обрадовано улыбнулся. Знал, что таких больных надо вытаскивать из бездны любовью. И профессор ему говорил, да и сам он по практике своей уже давно это понял. Ну что делать, если не изобрели такого волшебного лекарства, которое бы возвращало людей из той бездны, куда их утягивала болезнь? А эта женщина, почти девочка, уже без реакций. Кажется, что под простыней лежит сгусток страданий.
Он нарочно подольше задержал на ней свой взгляд. Ведь должна заметить, должна среагировать...
И Катя заметила. Смахнула с лица несуществующую соринку. И в глубине её больших карих глаз зажёгся крошечный огонёк, сверкнул и затеплился еле-еле... Как свечечка на сквозняке: вот-вот погаснет...
...Спустя многие годы воспоминания о хорошем человеке, любимом докторе Иване Павловиче вдруг нахлынули на Катю, Екатерину Ивановну Москвину, и она записала всё-всё в своём ноутбуке.
«А лестница, останется ль пуста?..
Мои нервы не выдержали, когда добрый, но дотошный Данечка задал мне многозначительный вопрос:
- А вы знаете, в каких случаях назначают капельницы с пять-фторурацилом?...
Поэтому когда я в очередной раз попала к своему лечащему врачу Ивану Павловичу Корсану, я просто закатила истерику:
- Мне одно «светило» медицинское сказало, что у меня рак. Почему вы мне об этом не говорите?
Иван Павлович моментально нашел, что ответить:
- А ваше «светило» кто по специализации?
- Диетолог.
- Ну, так если бы он был хирургом, то знал бы, что этот препарат мы назначаем и при сильнейших воспалениях жекатэ, что у вас и наблюдается.
Умнейший и любимейший из всех моих лечащих врачей Иван Павлович успокоил меня сразу. Но, если подумать, то такое воспаление всех внутренних органов – это ведь тоже следствие какой-то болезни их.
Об Иване Павловиче Корсане стоит рассказать отдельно. Этот человек очень много сделал для меня и он, как мог, возвращал меня к жизни.
Мой милый доктор! Он искренне старался вытащить меня из небытия, в которое я погружалась, стремительно и верно. Что это было? Я до сих пор не могу точно определить, что со мною случилось в Алма-Ате. Моя знакомая, помогающая мне устроиться в столице Казахии ещё по нашему с мужем приезду Таня Курдук, как-то увидела меня уже после развода и высказала предположение, что кто-то навёл на меня порчу... Не буду развивать мои подозрения, хотя основания есть.
Но здоровье, которое уже беспокоило меня ко времени развода, стало ухудшаться стремительно. И куда только меня не отвозили на «скорой», где только не пришлось лечиться. Но хорошего отношения к себе я не чувствовала. Сказать, что казахи не спешили оказывать мне помощь, это значит осложнить национальный вопрос. Я теперь вижу, как здесь в Воронеже относится ко мне наш участковый врач, кстати, по национальности кореянка. Ничем не отличается её «лечение» от «усилий» тех медиков в Алма-Ате. Но этот вопрос касается всего здравоохранения, где много случайных и чёрствых людей, как и везде у нас. Но и профессия такова, что требует жертв: либо это должен доктор жертвовать своим здоровьем, либо жертвой становится пациент, что чаще всего и происходит.
Тогда, в Алма-Ате, я написала статью о милосердии, в которой размышляла об отношении тех, кто лечит, к тем, кого лечат. Слово «милосердие» в 1987 году вслух ещё почти не произносили. А при советской власти его вообще исключили из обихода. Примерно в это время у нас стали говорить о матери Терезе и Ордене Милосердия. Моя статья, как у меня часто бывало, оказалась преждевременна. Как-то поэт Коля Шмидт, работавший в то время в журнале «Простор», предложил мне написать об Афганистане и солдатах-афганцах. Я поставила вопрос ребром: кому это нужно. В статье.
Я задавала этот вопрос героям моего повествования. Мальчики объясняли, но как-то неискренне. Статья была преждевременна, её Коля так и не напечатал. Не взяли и «О милосердии и не только о нём» в ежегодный публицистический сборник «Вдохновение», а я настаивать не стала, хотя вижу, что напрасно. Эту статью я написала, вдохновившись общением с моим любимым доктором Иваном Павловичем Корсаном.
Я попала в очередной раз в стационар, и это оказалось третье хирургическое отделение двенадцатой горбольницы. Врач, молодой казах, назначил стандартное лечение, которое не давало никаких результатов. Пробыв в отделении положенные три недели, я выписалась в «удовлетворительном состоянии». И неудивительно, что уже через неделю меня опять привезла «скорая» в то же самое место.
Во время «профессорского» обхода, который практиковался в этой больнице раз в неделю, один молодой доктор из его свиты как-то пристально и совсем по-особому посмотрел на меня. До этого взгляда меня уже ничто не интересовало, моё внимание ни на чём долго не сосредотачивалось. А тут вдруг глаза, запавшие в душу. Я полагаю, что доктор, обведя взглядом нашу палату, нашел мои глаза самыми потухшими. Я была почти его ровесница, ему тогда было около тридцати пяти лет. Думаю, что тут он и проявил своё милосердие: увидел, что молодая и вполне ещё живая женщина лежит с безучастным взглядом и дожидается своей очереди, когда к ней подойдёт профессор со свитой, он решил как-то «реанимировать» эту безучастную страдалицу. Наверное, это ему удалось сразу же. Врач был молод, симпатичен, с карими блестящими глазами. Не надо думать, что мы были порочны, обмениваясь взглядами. Со временем всё прояснилось, а я теперь считаю, что такого доктора мне послал Господь.
Я уже готовилась уходить в мир иной. Даже свои беседы с писателем Валентином Дербенниковым о Вселенском Разуме, которые мы вели с ним незадолго до того, стала прокручивать в уме, как идею фикс: не страшно умирать, когда тебя ждёт этот Вселенский Разум, и ты своими мыслями присоединишься к нему, и тебе откроется Сокровенная Тайна, Абсолютная Истина!
Это даже интересно умереть. Ведь мне станет известно всё, что каждый обо мне думал, откроются искренность и лицемерие друзей. Не знаю отчего, но именно это меня более всего волновало в молодости. Наверное, оттого, что я ещё не умела разбираться в людях, и меня часто они разочаровывали. Интерес к познанию Абсолютной Истины был настолько велик, что я уже почти не огорчалась, когда видела мрачные сны, возвещающие о моём смертельном заболевании. Сны свои я запомнила и помню до сих пор, хотя прошло с тех пор двадцать лет.
