Я закрыл глаза и мало-помалу чувствовал, как на меня нисходит Сила. Несмотря на зажмуренные веки, я начинал видеть. Ветки деревьев смутно виднелись среди каких-то зелёных и жёлтых проблесков.
— Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и дай нам также силы, дабы не прощали мы должникам нашим.
Взрывы красного цвета охватили почти всё, но за ними я уже видел очертания крыши дома и зелень травы. Вся картинка мигала, дёргалась и менялась, но я знал, что должен выдержать. Несмотря на то, что, как обычно, появилась сестра молитвы — боль. Ударила неожиданно, вместе с красной волной. Так, будто приплыла на галере с багряными парусами. Я чуть не прервал молитвы и не открыл глаза.
— И позволь нам дать отпор искушению, а зло пусть пресмыкается в прахе у ног наших. Аминь[76].
Боль поселилась надолго, но я старался о ней не думать. Я также старался не концентрировать взгляда на образах, появляющихся из проблесков. Я хорошо знал, что если всмотрюсь в какой-то элемент, фрагмент этой реальности-нереальности, то чем сильнее буду пытаться его разглядеть, тем быстрее он развеется и исчезнет. Образы проплывали сквозь меня, а я продолжал молиться, и временами видел себя самого, как бы смотрел сверху на чёрную, коленопреклоненную фигуру, пульсирующую багрянцем боли.
— Отче наш, — я начал вновь, хотя молитва не приносила облегчения, а только усиливала боль.
Но всё же мне казалось, что я уже плыву где-то среди красок и образов, окутанный ярким, жёлтым блеском.
Мне пришлось семикратно повторить молитву, пока я через закрытые глаза не разглядел явственно сад и дом. Они не были такими, какими я их запомнил до этого. Дом пульсировал мраком, казалось, приближаясь и отдаляясь. Сад светился безумной, болезненной зеленью. Я ясно видел прицепившиеся к веточкам дерева засохшие вишни, которые теперь казались бурыми уродцами с челюстями, полными зубов в виде игл. Я видел кружащихся вокруг этого дома существ, которых невозможно описать словами. Создания без чётких форм и красок, парящие над землёй и лениво плывущие по воздуху. Один их вид будил страх, пересилить который позволяла мне лишь молитва. Я молился, и казалось мне, что я уже целиком слеплен из одной боли. Но если бы я прервал литанию[77] именно в этот момент, кто знает, не оказался бы в поле зрения бесформенных монстров. А сама мысль, что кто-нибудь из них мог бы посмотреть в мою сторону, вызывала у меня пароксизм ужаса.
Теперь я уже мог спокойно осматриваться. Мало того, я мог, ухватившись за башенку на крыше, вращать дом то влево, то вправо, чтобы заглянуть во все его закутки. И почти сразу я увидел место, которое должен был увидеть. Пульсирующая голубым иллюзия. Это была стена в чулане для дров. Созданная с помощью настолько сильного заклятия, что кирпичи были не просто видны, но их можно было почувствовать пальцами, и даже пораниться об их шершавую поверхность. Эту стену можно было сколь угодно простукивать и прослушивать. Звучала бы как обычная, цельная, кирпичная стена. Ибо звук в этом случае тоже был бы иллюзией. Я бережно высмотрел голубовато-серебряные нити, удерживающие иллюзорную стену, и мало-помалу их оборвал, одну за другой. Пульсирующий голубой цвет постепенно бледнел, серел, и, наконец, погас. Я знал, что в этот самый момент стена из добротного, красного кирпича просто исчезла. Растворилась в воздухе.
Я открыл глаза и осел с колен на землю. Почувствовал щеками мокрое, холодное прикосновение травы. Я съёжился, подтягивая ноги под самый подбородок. Я был счастлив, что у меня всё перестало болеть, но вместе с тем я совсем не хотел вставать.
— Мордимер, — услышал я над собой. — Мордимер…
Я сжался ещё сильнее, но тогда этот кто-то, а по запаху я узнал Смертуха, крепко тряхнул меня за плечо.
— Мордимер? Ты молился?
Я почувствовал на губах холодное прикосновение металла, а Смертух силой раздвинул мне челюсти. Крепкая сливовица с резким ароматом и вкусом влилась мне в рот. И в горло. Я закашлялся. Смертух придержал меня и продолжал лить водку. Я передёрнулся, отвернул голову, и меня вырвало.
— Меч Госпо… Хочешь меня… убить? — я запнулся, и меня вырвало ещё раз.
Я протянул к нему руки.
— Дай, — сказал я, и он налил горилки мне в ладони. Я закрыл глаза и плеснул себе в лицо сливовицей.
— Лучше. — Я попытался встать, но меня качнуло, и Смертух был вынужден меня подхватить.
Я опёрся о пень дерева. Чувствовал, что весь дрожу, будто проснулся в леденящем помещении после сильно пьяной ночи. У меня ничего не болело, но мне казалось, что каждая часть моего тела распадается на кусочки.
— Смертух. Спасибо.
Он покачал головой.
— Что я должен делать, Мордимер? — спросил он.
— Арестуй… те его, — сказал я. — Мне надо здесь остаться… на минуту.
У меня не было сил, чтобы говорить дальше, а было много чего сказать. К счастью, Смертух сам знал, что должен делать.
— Колодки, так? Кляп? Охрана на всю ночь? Отвезём его в Хез, да?
— Да, — ответил я. — Иди уже…
Похоже, я заснул, ибо, когда очнулся, была уже ночь, а мои плащ и волосы были мокрыми от росы. Я посмотрел на луну, которая сияла сильным, серебряным блеском, и встал. Глубоко вздохнул.
— Ещё один такой колдун и будут тебя сгребать лопатой, бедный Мордимер, — сказал я сам себе.
Дом Йоахима Гунда стоял тёмный и пустой. Я повлёк себя в сторону дровяного чулана. Короткий сон всё-таки принёс отдохновение, ибо, по крайней мере, шаги я делал по прямой, хотя у меня всё ещё кружилась голова. Я заглянул в чулан и увидел, что за ровно сложенными дубовыми чурбанами нет уже кирпичной стены, лишь находится деревянный простенок с маленькой, поворотной дверцей.
Не торопясь, я перенёс чурбаны и расчистил себе путь. Я толкнул дверцу. За ней находилась уютно устроенная комнатка. Стояли в ней обитое дамастом[78] кресло и бюро красного дерева, а также круглый столик. На массивных полках лежали переплетённые в кожу книги, пол покрывал ковёр с толстым ворсом. И всё смотрелось бы и правда мило, если бы не то, что на ковре была выткана пентаграмма. Я снял с полки первую с краю книгу. Толстая, телячья кожа и блестящие золотом буквы названия.
— Демонология, — прочитал я вслух. Снял второй том.
— Путь сатаны. — В этот раз буквы блестели серебром, а переплёт был старым и потерявшим блеск.
— Прекрасное собрание, — сказал я вновь сам себе. Остальные книги были того же рода. Большинство толковало о колдовстве, наложении чар и призывании демонов. Одна была посвящена астрологии, другая — лечебным микстурам и ядам, я также нашёл том, раскрывающий секреты анатомии. Впрочем, он был не запрещён. Но часть книг уже много или даже много десятков лет находилась в церковном индексе[79], а остальные туда никогда не попадали, ибо Церковь и не собиралась официально признавать, что таковые существуют. Разумеется, мы, инквизиторы, должны были о них знать, но от простых людей эти секреты тщательно скрывали. Каким образом Гунд стал обладателем этого необыкновенного и просто-таки бесценного собрания? Вот в чём вопрос, ответ на который мы получим в Хезе. Дело было слишком важным, чтобы я занимался им на месте, а Йоахим Гунд был слишком опасным человеком, чтобы позволить ему умереть без полной исповеди.
