— Сработало все в обычном порядке, верно? — спросил Вилли. Он почему-то был уверен, что арестовали жонглера.
— Да, — согласился Пеншли. — Цыгане знают правило: когда они уходят, копы счастливы. Ни обвинений, ни преследований. Все равно, что удалить соринку из глаза. Пока она там, ты не можешь думать ни о чем другом. Но когда ты проморгаешься и боль уйдет, тебе безразлично, куда делась грязь, верно?
— Соринка, — повторил Вилли. — Новое определение человека.
— Для полиции Атлборо все именно так. Хотите совет, Вилли, или еще поговорим о бедственном положении некоторых национальных меньшинств?
— Давайте дальше.
— Потом цыгане останавливались в Линкольне, Массачусетсе. Они продержались там три дня, прежде чем получили пинок под зад.
— Та же самая группа? Вы уверены?
— Да. Одни и те же машины. У меня есть список регистрационных номеров. В основном машины из Техаса и Делавара. Зачитать?
— Потом. Не сейчас. Продолжайте.
— Дальше немного. Цыгане объявились в Ривере, к северу от Бостона, проторчали там дней пять и двинулись дальше по собственной охоте. Четыре дня в Портсмуте… а потом они исчезли из виду.
— Мы можем снова выйти на их след, если хотите, — сказал Пеншли. — Мы отстали от них только на неделю. В деле участвуют три детектива из Бюро Бартона и они ручаются, что сейчас цыгане где-то в Мэйне. Они двигаются параллельно 95 дороге от Каролины, почти как в цирковом турне. Они, вероятно, хотят обработать туристские зоны южного Мэйна и закончить в Бар-Харбор. Потом, когда спадет наплыв туристов, они отправятся на зиму во Флориду или на Техасское побережье.
— Среди цыган есть старик? — спросил Вилли. — Старик лет восьмидесяти? С жутким носом. Язва, рак или что-то вроде этого?
Шуршание бумаг продолжалось бесконечно.
— Тадеуш Лемке, — спокойно произнес Пеншли. — Отец женщины, которую вы сбили машиной.
— Отец! — воскликнул Вилли. — Это невозможно, Кирк! Женщина была старухой лет семидесяти пяти…
— Тадеушу Лемке сто шесть лет.
Несколько мгновений Вилли вообще не был в состоянии говорить. Его губы шевелились, но это было все. Он напоминал человека, поцеловавшего призрак. Потом он все же сумел заговорить:
— Это невозможно!
— Возраст, которому можно позавидовать, но совсем не невозможный. У нас есть данные на всех — цыгане ведь больше не шляются таборами по Восточной Европе, хотя мне кажется, что некоторые из старших, вроде этого парня, Лемке, хотели бы. У меня для вас полный набор — фотографии, номера социальных страховок, отпечатки пальцев, если вам это требуется. Лемке в разное время заявлял свой возраст 106, 108 и 120, но я предпочел бы поверить в 106, потому что это соответствует социальной страховке, которую смогли раскопать оперативники Бартона. Сюзанна Лемке была его дочерью, никаких сомнений на этот счет нет. И если это чего-то стоит, он зарегистрирован как президент Тадеуш-Компани в разрешении на разные игры, которые он проводит… это означает, что он во главе этого племени или отряда, или как его там называют.
Его дочь? Для Вилли это меняло все. Представьте, что кто-то ударил Линду. Представьте, что кто-то переехал на улице Линду, как дворняжку.
— …записали?
— А-а? — он заставил себя мысленно вернуться к Кирку Пеншли.
— Вы уверены, что не хотите покончить с этим делом? Это обойдется в копеечку, Вилли.
— Пожалуйста, попросите их продолжать. Я позвоню через четыре… нет, через три дня, узнать, обнаружили ли их.
— Нет нужды это делать. Если… когда люди Бартона найдут их, вы узнаете первым.
— Меня не будет в городе, — медленно произнес Вилли.
— Да? — Пеншли постарался произнести это как можно более безразлично. — А где вас можно будет найти?
— Я буду в разъездах, — неопределенно ответил Вилли и сразу повесил трубку. Он сидел совершенно спокойно, только в голове его бушевали вихри мыслей, а его пальцы — его худые пальцы — беспокойно барабанили по краешку стола.
На следующий день часов в десять Хейди отправилась за покупками. Она не заглянула к Вилли сказать, куда она собралась или когда вернется. Эта старая дружеская привычка исчезла. Вилли сидел в своем кабинете, глядя, как Сулдо задом выезжает на улицу. На одно мгновение голова Хейди повернулась, и Вилли показалось, что их взгляды встретились, его испуганный, смятенный и ее — открыто обвиняющий: «Ты заставил меня отослать дочь, ты отказался от профессиональной помощи, в которой нуждаешься. Наши друзья начинают шептаться. Ты очевидно не захотел в одиночестве отправляться в страну Ха-Ха и выбрал меня в сопровождающие… Ладно, но пое…ь тебя, Вилли Халлек. Оставь меня в покое. Гори, если тебе так хочется, но у тебя нет права требовать, чтобы я присоединилась к тебе…»
Просто иллюзия, конечно. Хейди не могла видеть его с такого расстояния. Но иллюзия болезненная.
После того как Сулдо скрылся из виду, Вилли вогнал лист бумаги в свою Оливетти и напечатал: «Дорогая Хейди» на верхушке листа. Это была единственная часть письма, которая далась ему легко. Он печатал одно болезненно рожденное предложение за другим, в паузах опасаясь, что Хейди вернется и застанет его за этим занятием. Наконец Вилли вытащил письмо из печатной машинки и перечитал его.
Дорогая Хейди,
К тому времени, как ты прочитаешь это письмо, я уеду. Я не знаю точно, куда и насколько, но надеюсь, что, когда я вернусь, со всем этим будет покончено. Я имею в виду тот кошмар, в котором мы жили последние дни.
Хейди, Майкл Хьюстон неправ. Неправ во всем. Леда Россингтон действительно рассказала мне, что старый цыган (кстати, его имя Тадеуш Лемке) коснулся Гари, она действительно рассказала мне, что Гари стал покрываться чешуей. А Дункан Хопли действительно был в прыщах… Это все намного хуже, чем ты можешь себе представить.
Хьюстон не решился провести серьезное расследование, последовать за моими логическими рассуждениями. Он отказался связать эту логическую цепь с необъяснимыми происшествиями (утром во мне было 155, теперь уже около 150 фунтов). Он не смеет этого сделать, потому что это собьет его с привычной орбиты. Он скорее предпочтет, чтобы меня на всю жизнь заключили в места тебе известные, нежели всерьез призадуматься о возможности происходящего, как о результате цыганского проклятия. Сама мысль, что такая абсурдная вещь, как проклятие, может существовать вообще, а в особенности в Фэрвью, Коннектикуте. Такая мысль — анафема всему, во что когда-либо веровал Майкл Хьюстон. Его боги живут в склянках, а не в реальном мире.
