Я буквально вывалился из кустов. Пробежал по бетонной плите и хотел прыгнуть на землю, но зацепился рубашкой за предательскую ветку. Несколько мгновений ушло у меня на то, чтобы освободиться, однако было уже поздно. Разномастные дворняги, всего около десятка, выступили из травы, охватывая меня полукольцом. Я оглянулся, ища глазами товарища. Но Вовки и след простыл. Вместо этого на площадку выбрался узкомордый вожак. Псы начали медленно приближаться. Я весь сжался. Вот сейчас, сейчас они набросятся на меня…
– Нат! Нашты![2] – Резкий повелительный окрик обрушился на собак сверху.
Я поднял голову. На куче песка стоял «черный человек» в шляпе и остроносых башмаках. Тот самый, что прогнал цыганок на рынке. Похоже, что его удивительные способности помогли и здесь. В ответ на слова человека в шляпе вожак зарычал, но совсем не так, как тогда в развалинах. В голосе зверя слышалось признание чужой силы. Пес развернулся и бесшумно исчез в кустах. Другие собаки также покинули поле боя.
Тем временем мой спаситель спустился с кучи. Он оказался на удивление невысок ростом, едва ли выше меня. Изящный, худощавый, смуглый. Одежда сидела на нем идеально и смотрелась очень гармонично, однако было в ней что-то необычное, нездешнее. Словно «черный человек» сбежал с массовки к историческому фильму.
Его волосы, длинные, иссиня-черные, с едва заметным серебром седины, вольно раскинулись по плечам. Я поймал себя на том, что никак не могу рассмотреть лицо мужчины. Его черты ускользали от взгляда, словно я смотрел на них издалека или сквозь туман.
– Рад встрече. – Незнакомец, я прозвал его Цыганом, легонько коснулся полей своей шляпы.
– Здравствуйте, – робко ответил я. – Спасибо… спасибо, что спасли.
Словно в подтверждение моих слов, из глубины прибрежных зарослей послышался отдаленный лай. Я вздрогнул.
– Час поздний, а место здесь нехорошее. – Цыган указал рукой на узкий проулок, освещенный лучами заходящего солнца. – Давай-ка я тебя до дому провожу, а то мало ли…
Мы медленно двинулись вдоль трухлявых заборов.
– А вы… вы кто? То есть я хотел сказать… в тот раз на площади это же были вы и теперь… Вы ведь все знаете, да?
– Все, пожалуй, только Боженька знает. А я… я просто старый ром, хожу по земле, истории собираю. – Цыган усмехнулся.
– Вы писатель?
– Писатель? Да нет, скорее, сказитель… э… сказочник. – В голосе моего неожиданного собеседника было что-то неуловимо знакомое.
Внезапно меня осенило: точно так же мягко и плавно говорил Белоглазый!
– Вы знакомы с Яшей? Вы родственники?
– Его знаю. – Некоторое время мужчина шел молча. Потом повернул голову и пристально посмотрел на меня. На мгновение пелена, укрывающая его лицо, стала прозрачной, и я увидел внимательные черные глаза, большой нос с горбинкой и тонкие губы. – Вот послушай, что люди говорят.
Рассказ старого цыгана
Случилось это давно. Еще до большевиков. Цыгане тогда за рекой табором стояли – приветил их местный помещик Бахтеев. Долго стояли. Слишком долго. Старикам-то оно, может, и лучше. Не надо в кибитке кости растрясать, не надо думать, как хлеб добывать. А молодым скучно. Кровь играет. Вот и повадились в город шастать. И пошло-поехало: что ни день, то скандал, что ни ночь, то драка. Народ городской цыган не терпит. Случается, правда, и так, что влюбится какой купчина в цыганку без памяти. Прикипит, что твой блин к сковороде, – обухом не отшибешь. Однако в тот раз по-другому вышло. Влюбился парень из наших в дочь кожемяки Нила. И она ему не противилась. Прошла зима, и родила Ниловна мальчика. Сам смуглый, черноволосый – цыган цыганом, а глаза синие, как васильки. Как июньское небо глаза. Прошли годы, и вырос парень, что надо. Высокий, статный, красивый. Родители-то его умерли, стало быть, самому надо решать, какой путь выбрать, какой дорогой по жизни катиться. Вот только никто его, бедное сердце, к себе принимать не хочет. Кожемяки, что вдоль Ельчика издавна селились, «чертовым выблядком» обзывали. И бить не били, но и знаться не хотели. Сунулся он в табор. И вроде бы взяли его уже. У нас-то народ подобрее будет. Да только увидела парня старая гадалка Гайтана и ну волосы на себе рвать, об землю биться. «Зло! – кричит. – Зло от таких глаз нам будет, ромалы! Страшное лихо!» И правда, есть у цыган поверье. Ежели у человека от роду с лицом что не так: губа заячья, к примеру, или глаз косой абы волосы рыжие – значит, после смерти будет он из могилки подниматься. Суждено ему стать муло, не живым и не мертвым. Днем такой мертвец ходит себе среди людей и ничем от живых не отличается, кроме запаха. Мужчины-жг/ло миндальной косточкой пахнут, женщины – дынным жмыхом. А только запах этот не вдруг разберешь. Ночью же начинает муло озоровать, из живых соки тянуть. Если сильно голодный – может насмерть загрызть. Вот Гайтана и подняла крик. Из-за глаз его васильковых. На шум пришел ром-баро, старший цыган, стало быть. Посмотрел на пришлеца, головой покачал: «Уходи. Нет тебе здесь приюта». И пошел полукровка, несолоно хлебавши, куда глаза глядят.
В то время под Аргамачьей кручей трактир стоял. Днем вроде обычное заведение. Мастеровые туда захаживали рюмочку опрокинуть, и даже иные купцы не брезговали, но как только солнце за Вознесенский собор прятаться начинало – тянулись к трактиру люди темные, лихие. Под питейным залом тайная камора имелась. Там всю ночь игра шла. Трактирщик Акзыр, старый татарин, человек тертый, бывалый, с городскими набольшими как-то договорился, так что городовые в подвал нос не совали. Ну а если б все же случилась облава – сбежать оттуда, ежели что, проще простого. Вся Аргамачка-то, вестимо, ходами подземными еще с Тамерлановых времен изрыта.
И случилось нашему полукровке к этой недоброй компании пристать. Сделался он знатным игроком: и в карты ему удача, и в кости. Стали у парня деньжата водиться. К деньгам и гордость пришла. Куда ж без нее? Как-то с крупного куша выкупил парень дом своей матушки в кожевенной слободе и поселился там. Может, просто от доброй памяти, а может, чтобы соседей позлить. Бог его знает. Вот только доход в кубышку парень складывать не умел. Все спускал подчистую. Прогуливал, пропивал и босым домой возвращался. Ну а если начинал проигрывать – злился страшно. Потому азартен был не в меру. Последние портки на кон поставит, а все ж отыграется. Так его и прозвали Закладом.
Жил Заклад весело, но как-то нехорошо, навзрыд. Видно было: тяготит его то, что застрял он меж двух жизней, оседлой и кочевой, словно душа непокойная меж двух осин. Ни на небо ей, ни в землю хода нет.
Вот однажды приехал в город аж из самой Москвы серьезный человек, хитровский большак, по своей фартовой надобности. Как вечер, отправляется гость в тот самый трактир. Ставит всей лихой братии по чарке «Царской» и зовет в карты переведаться. Подтянулись к нему шулера всех мастей. Расселись. И пошла игра. Да такая, что не в сказке сказать. Гость ночной будто заговоренный. Ни одного проигрыша. Словно сам черт ему карту нужную в руку кладет. Народ уже шептаться начал: «Нечисто тут что-то. Надо бы гостя тряхануть как следует да посмотреть, что у него под одежкой спрятано. Нет ли хвоста». Да только все без толку, потому что гость не один приехал. За спиной у него два брата мордоворота. Поперек себя шире. Руки что стволы, ноги что колоды. Не подступиться.
