Дворник хмурится:
— Это что? Это кто? Я сейчас… полицию!
— Нет, дядю, хорошее предложение. Газеты читал?
— Ну?
Я вытаскиваю из-под капюшона длинную серую, с серебристым отливом, прядь:
— Чуешь, дядю? Не просто на блондинок с собаками охотятся.
«Венгр» смотрит непонимающе. Они вообще как, знают о «волчьих» делах? Я заталкиваю волосы обратно.
— Дядю, плохие люди сейчас хотят меня убить. И вот моего брата. А мы, я тебе могу на том крест целовать, хорошие люди. Мы артисты, да не тем дорогу перешли. Нам бы чуток пересидеть в тихом месте, как бы снять уголок. Денег, дядю, у нас хватит, и люди мы тихие, уважение знаем. Ты посмотри на нас, мы же сироты, нам и пойти некуда, — я приподымаю край капюшона, чтоб он мог видеть моё не по возрасту детское лицо. Кристо с замедлением повторяет моё движение.
— Сироты, — с жалостью повторяет дворник. Я гадаю, понял ли он что-нибудь из остальной моей речи. Повздыхав, «венгр» подымается и машет рукой: давайте, мол, за мной.
В подъезде полутёмно. Лифт не работает, и мы долго карабкаемся на восьмой, последний, этаж. На лестнице к дворницкой сидят и курят два мальчика-погодка, лет десяти и двенадцати. Сходство их с дворником несомненно: или дети, или внуки. На одном, помладше, чумазая майка и модные широкие джинсы, на втором растянутый и засаленный «рыбацкий» свитер и мятые шорты, голые коричневые ноги качаются над дышащей сыростью бездной. Мы осторожно пробираемся за их спинами. Пацанята выворачивают худые пятнистые шеи, провожая нас взглядами.
В проходной, как и у нас когда-то, устроена кухонька. Точно такая же стоит угольная плита, возле раковины на гвоздике висит шланг. Одно важное отличие: поперёк тамбура натянуты верёвки, с которых свисает мокрое бельё. Натянуты высоко, так что даже края простынь проходят над головами, не мешая идти. Возле плиты стоит цыганка с мятым лицом и сигаретой в углу рта, мешает суп в огромной кастрюле. Рядом на щелястой табуретке сидит девочка лет семи и грызёт яблоко. Цыганка поднимает на нас хмурый взгляд и спрашивает что-то по-венгерски. Наш проводник поворачивается к нам и быстро говорит:
— Деньги, деньги покажи.
Я достаю из кармана несколько купюр и протягиваю ему. «Венгр» ловко перехватывает их и, показывая своей, видимо, жене, быстро что-то ей объясняет. Я разбираю только слова «цыгане» и «деньги». Цыганка знаком велит нам скинуть капюшоны, и мы повинуемся. Она непонятно качает головой, а потом показывает на дверь в каморку.
— Идём, идём, — говорит дворник.
Комната вся заставлена. У одной стены — широченная двухъярусная кровать. Хозяин, нагнувшись, вытаскивает из-под неё толстый матрас и несёт его в угол, где по полу разбросаны игрушки, такие же грязные и обшарпанные, как всё в каморке. Ногами раскидывает кукол и солдатиков, лошадок и кубики, на расчищенное пространство сваливает нашу постель:
— Вот. Спать будете.
Я вовремя вспоминаю, что представила Кристо братом, и не спрашиваю про второй матрас. По видимости, в этом вопросе и смысла большого нет. Непохоже, чтобы тут были лишние матрасы, а также лишние одеяла и подушки.
— Как зовут? — спрашивает хозяин. Волосы у него пегие, редкие, зубы плохие, но лицо зато добродушное.
— Лилике, Кристо.
— А он чего молчит, твой Кристо?
— Он только по-цыгански говорит. По-галицийски не знает. Как тебя, дядь, зовут?
— Шаньи.
— Ой, у меня… у нас дядя в Ясапати, тоже Шаньи. Шандор Хорват.
— Хорошо, — улыбается Шаньи. — Кушать будете?
— Будем, дядю, с большим нашим удовольствием.
В центре комнаты — большой круглый стол, у дальнего угла — высокий, с обшарпанной полировкой, гардероб, тумбочка с телевизором, продавленное кресло. Я сажусь на матрас и вижу, что под столом спрятаны несколько табуреток. Кристо садится рядом.
— Это нам матрас дали, чтобы спать?
— Да.
— На двоих?
— Я им сказала, что ты мой брат.
— Всё равно как-то…
— Можешь спать рядом на полу. Мне свободней будет.
— Ладно.
— Кристо, ты дурак?!
Смотрит на меня непонимающе. Славный, очень хорошо воспитанный мальчик.
— Смотри сюда. Ты мне так и так родственник. Спать мы будем не раздеваясь. В одежде, то есть. Спиной друг к другу. Или там боком. Как брат и сестра. Ни моё, ни твоё целомудрие от этого не страдает. А если тебе не хочется всё так же подробно объяснять каждому любопытному цыгану, просто не рассказывай, что мы спали на одном матрасе, и всё.
— Ясно.
В комнату заходит девочка. Расставляет по столу тарелки. Даже со своего места я вижу, что они не мыты, а в лучшем случае — сполоснуты. Застарелые разводы жира покрывают их изнутри и снаружи. Тарелок семь, и все разные. Потом заходит и цыганка, осторожно, тяжело несёт дымящуюся кастрюлю, прихватив ручки серыми полотенцами; ставит в центр стола. Из кастрюли торчит ручка половника. Девочка убегает и возвращается с ложками, кладёт по одной рядом с тарелками. Делает она это так торжественно, что у меня появляется подозрение, что обычно обедают здесь как-нибудь проще. Хотя — куда уж проще-то?
— Садитесь, — хмуро говорит хозяйка, и девочка тут же вытаскивает нам по табуретке.
Табуреток, даже вместе с кухонной, хватает в итоге не на всех. Старший мальчик за своей тарелкой стоит, и я испытываю некоторое смущение.
К супу на стол выставлены миска с нарезанным хлебом и — неожиданно — бутылка магазинной водки. Шаньи наливает себе, жене и моему кузену, приняв его, видно, за старшего. Тот кидает на меня неуверенный взгляд, но стаканчик с водкой берёт. Опрокидывает вместе со всеми и быстро, давясь, заедает куском хлеба.
— Хорошая водка, — говорит ему, ласково улыбаясь, Шаньи. Я перевожу, и Кристо судорожно кивает. Цыганка наконец тоже улыбается, и лицо её сразу становится открытым, добрым.
Оставшуюся часть дня мы с кузеном сидим на матрасе, рассеянно глядя телевизор, включённый специально для нашего развлечения.
Изображение плохое, плывущее, зато звук чёткий. Может быть, именно поэтому нам включили музыкальный канал. Череда дурацких, бессмысленных клипов вводит нас в полутрансовое состояние; немного развлекает французский мюзикл. Уж что умеют делать граждане коммунары, так это очаровательнейшие мюзиклы. Ужин снова проходит за столом, только старший пацанчик, забрав тарелку с паприкашем на мясе, забивается в кресло. Дети едят с таким увлечением, что у меня опять рождаются подозрение: блюда, которые нам подали, здесь праздничные и сделаны, видимо, на наши деньги. Ну, и отлично. И нам хорошо, и людям радость. Деньги ещё есть, если хозяева эти умудрятся быстро растранжирить. После ужина вся семья смотрит какой-то фильм, а мы снова усаживаемся на матрас.
