— Здорово! — по-детски обрадовался Прошкин. — Как у ребятишек в книжке Гайдара, — и тут же ненавязчиво уточнил: — А ты давно ее прочитал, эту книжку? Про Тимура и его команду?
— А… ну… — Леша почему-то замялся. — Как сказать… давно — с полгода назад… У меня один знакомый… студент один, с вечернего отделения, подрабатывает перепиской на пишущей машинке… При «Международной книге», издательство такое… Приносил экземпляр, машинописный, почитать… Я так забавлялся. Неужели ее действительно опубликуют?
— Угу, в следующем году, издательство «Детгиз», тираж — 50000 экземпляров, — уверенно пророчествовал Прошкин, и теперь горячим продуктом подавился уже Леша.
Разговор прервал автомобильный гудок — Прошкин открыл окно:
— Хватит, Прошкин, брюхо набивать! Уже и щеки в окно не пролазят! — весело крикнул Корнев, приоткрыв дверцу автомобиля. — Выходи, поехали — дело срочное, по твоей части!
Корнев подвинулся, освобождая Прошкину место за рулем — тот поинтересовался насчет маршрута.
— В Прокопьевку едем… Отправили туда депешу, чтобы эксгумацию тела Феофана произвели. Так вот, звонит местный фельдшер, из амбулатории, и говорит… нету тела… Вознесся батюшка Феофан…
Прошкин едва не сбил зазевавшегося велосипедиста и переспросил:
— Что сделал? — он не верил своим ушам. Никогда не ожидал он такого от почтенного старца. Вознестись не вверенной заботам Прошкина территории! И даже не предупредить его. Это было самое настоящее, первостатейное свинство!
— Не юродствуй, Николаша, ты ж прекрасно слышал! — Корнев пребывал в великолепном настроении, даже удручающая новость из Прокопьевки не могла этого настроения испортить. — Вознесся… Рассобачились они у нас, Прошкин, совершенно!
— Кто? Служители культа?
— Нет, интеллигенция сельская! Естествоиспытатели безголовые, чтоб им… Ну, вырыли гроб, вскрыли — он пустой. Так фельдшер местный тут же диагноз поставил: вознесся! Слышал ты такое?
* * *
Прошкин слышал, по крайней мере, раз сто — еще в детстве. Когда в церковно — приходской школе читали рассказы про жития святых… Но чтобы не портить настроения начальнику, согласился, что ничего подобного места никогда раньше не имело — поэтому как действовать в такой ситуации, не предусмотрено ни в уголовном, ни в гражданском кодексе, ни в ведомственных инструкциях; но такой опытный специалист, как Владимир Митрофанович, в ситуации, конечно, разберется — с позиций научного материализма. А он, Прошкин, будет всемерно содействовать…
А разбираться было в чем. Действительно, поздним вечером — чтобы не тревожить зря сельскую общественность — из могилы Феофана извлекли гроб и притащили в клуб. Открыли. Тела Феофана в нем не было. Зато гроб был доверху наполнен изрезанной на мелкие полоски мануфактурой.
Не надо было специального лабораторного анализа, чтобы выявить — полоски образовались из шитой на заказ формы Александра Дмитриевича! Сашины хорошо подогнанные гимнастерки и форменные брюки, кожанки и шинели из не по уставу дорогого сукна искромсали портновскими ножницами на длинные лоскуты шириной в 3–5 сантиметров… Прошин и Корнев совершенно опешили, принялись восстанавливать нить событий той достопамятной ночи, с надеждой выяснить истину и хотя б немного успокоить местных товарищей.
Итак, Прокопьевка была местом дислокации центральной усадьбы колхоза «Красный пахарь». Еще в колхоз входило четыре хутора — бывшие кулацкие хозяйства. В одном из хуторов имелся большой двухэтажный каменный дом. По решению правления, для привлечения в колхоз квалифицированных кадров дом был переименован в «Общежитие работников культуры» и соответственно переоборудован. Хотя жили тут люди разные… даже с некоторых пор ставший полезным председателю спецпосленец Вадим Проклович Чагин (при постриге принявший имя Феофана). Так вот, вечером пользовавшийся в очаге сельской культуры значительным авторитетом Феофан принялся жаловаться на боли за грудиной, и агроном Дуденко повез его на мотоцикле в центральную усадьбу — в амбулаторию. Феофану вроде как полегчало от ветра и езды, и в помещение амбулатории он зашел самостоятельно. Но через несколько минут вышел — фельдшера не оказалось на месте. Теперь Дуденко повез его прямо в Н. — в областную клиническую больницу. По дороге — на перекрестке с Чаплинской трассой — им повстречался автомобиль, который направлялся, по счастливому совпадению, как раз в город. Конечно, в автомобиле почтенному Феофану, снова ставшему хвататься за грудь, было бы ехать гораздо комфортнее, чем на мотоцикле. Водитель автомобиля — новый инженер с Чаплинской насосной станции — охотно согласился довезти старика до больницы, и Дуденко вернулся в общежитие со спокойной душой. Нет, конечно, Дуденко не знал раньше этого инженера. Он из Чаплино знает от силы пять человек, и то со старого завода; стройка же насосной станции началась совсем недавно, и там каждый день новые люди появляются. А утром позвонил из амбулатории фельдшер, сообщил, что Феофан умер. Стояла сильная жара, похороны организовали в тот же день, гроб был закрытым…
Фельдшер амбулатории Кузьменко — известный в округе естествоиспытатель и натуралист — тоже старательно сообщил все, что знал. Даже больше. Заболевшего Феофана из общежития отвезли прямиком в Н. и сдали в НКВД. Ну, управление ГБ — это ж не принципиально! Он Феофана не лечил. Лечил беззащитного старика, скорее всего, так называемый фельдшер по фамилии Хомичев — то есть человек, далекий от медицины, как декабристы от народа. Результат всем присутствующим известен. Батюшка был человек крепкий и мог еще жить и жить при правильном естественнонаучном подходе. Вот то-то! А в амбулаторию его привезли из города — уже в гробу — какие-то незнакомые люди, представились сотрудниками НКВД, да, может, и ГБ — он не обозреватель политический, чтобы не путаться, а медик! В штатское были одеты. А зачем ему спрашивать документы — он, слава Богу, может еще сотрудника НКВД и без документов, по лицу узнать! Чем у них лица такие особенные? Суровые лица — вот что! Тем более эти люди передали Кузьменко нотариально заверенную копию заключения о смерти. Да, вот она. С какой стати ему было звонить Хомичеву? У Хомичева два диагноза на все случаи жизни — бытовая травма и простуда! Когда Николай Павлович ему позвонил и спросил, он, конечно, подтвердил — точнее, просто прочитал, что было написано в свидетельстве о смерти — а что другое он мог сказать?
Чтобы не волновать общественность и не порождать лишних слухов, той же ночью пустой гроб так же тихо закопали. Участники событий дали подписку о неразглашении. А озадаченные Прошкин и Корнев, свалив в холщовый мешок лоскутки одежды, отправились домой — анализировать.
— Это просто безобразие! Отожрался на колхозных харчах и свинтил с поселения! Восьмой десяток человеку, а совести никакой! Где его теперь искать? Да и откуда мы людей для этого возьмем свободных? Разве только с больницы снимать! — никак не мог успокоиться Прошкин.
— С больницы снимать — ни в коем случае! Да что ты в самом деле, Николай? Ну куда бы он побежал — не мальчик ведь! Что ему, тут плохо жилось? Мы с тобой — ответственные работники — едим через двое суток на третьи, а он каждый день трескал фрукты — овощи, конфетки — бараночки, еще и со сметаной! — Корнев как раз обгладывал куриную ножку после двухсуточного голодания. Не в силах больше бороться с голодом, «ответственные работники» расположились на привал прямо под прохладным предутренним небом — среди полей и пашен. А съестными припасами «на дорожку» их снабдил душевный человек — председатель Сотников. Запустив куриную косточку в открытый космос, как бумеранг, Корнев продолжил:
— Болтлив старец был сверх всякой меры — вот и договорился, до преждевременной кончины! Убили его и закопали за это. Тут, Николай, все не так просто — тут политика! Серьезные вещи происходят. Сейчас все сам поймешь — ты ж не дурак, в конце-то концов! — Владимир Митрофанович огляделся, еще раз убедился, что они с Прошкиным в поле совершенно одни, и перешел к действительно серьезным новостям.
— Станислава Трофимовича со дня на день того, — Корнев сложил пальцы рук, изображая решетку, и показал ее Прошкину, — на другую работу переведут. Надолго…
Прошкин грустно покачал головой — хотя эта новость его нимало не огорчила, во-первых, потому, что Станислав Трофимович был руководителем малокомпетентным, да еще и авторитарного склада, а во-вторых, потому, что самым вероятным и достойным кандидатом на его освободившийся высокий пост был, конечно же, товарищ Корнев. Понимал это не только Прошкин, но и сам Корнев, и даже вышестоящие товарищи…
А уж если такое действительно случится, то кому же, как не Прошкину, занять нынешнее место Корнева? Ну и что, что он молодой — зато надежный! И перспективный: в университет поступает, жениться собирается на достойной женщине — словом, ценный кадр! Вообще, Прошкин ни того, ни другого делать не собирался, во всяком случае прямо сейчас, но оспаривать мнение начальника в такой счастливый день не стал… И ребячество всякое прекратит! Прошкин торжественно заверил, что в случае назначения на высокую должность собственными руками выкинет из сейфа ладан и прочую «атрибутику», а потом возьмет в замы Сашу Ладыгина — которого в прошлом году бросили на укрепление комсомола прямо в Прокопьевку — если Владимир Митрофанович не против. Еще с полчаса коллеги обсуждали грядущие кадровые изменения и улучшения, которые они за собой повлекут. План был блестящим — если бы не одно но…
