– Но в данном случае ты именно так и ведешь себя, – сказала сестра Иммакулата, и было заметно, что ей самой понравилась собственная находчивость.
Но Регина не обратила на это ни малейшего внимания.
– …а вам ведь нужна малютка, любимая, глупая пустышка, которой вы сможете открыть мир и с гордостью смотреть, как она, познавая его, будет расцветать, тогда как я уже давным-давно созрела сама собой. Интеллектуально, я имею в виду. У меня до сих пор еще ни разу не было плохих отметок. Еще я до чертиков ненавижу телевизор, значит, не смогу в тесном семейном кругу коротать время у экрана. Да, чуть не забыла, я совершенно не выношу кошек. И еще: у меня всегда имеется свое, особое мнение о разных вещах, отчего некоторые люди просто выходят из себя, считая это наглостью по отношению к взрослым со стороны десятилетней малявки.
Она немного помолчала, чуть отпила свою пепси и улыбнулась.
– Нут вот, теперь вроде бы все.
– Такой она никогда не была, – пробормотал себе под нос отец Жиминез, убеждая в этом то ли Бога, то ли самого себя, но явно не Хатча и Линдзи. Затем залпом, словно водку, выпил свое "Перье".
Хатч обернулся к Линдзи. Глаза ее были подернуты пеленой. И так как она ничего не ответила на его немой вопрос, он опять повернулся к девочке.
– Думаю, будет правильно, если теперь я расскажу тебе немного о нас.
Отставив в сторону стакан с напитком и вставая со своего места, сестра Иммакулата произнесла:
– Право, мистер Харрисон, имеет ли смысл утруждать себя…
Жестом вежливо попросив монахиню не уходить, Хатч сказал:
– Нет, нет. Все в порядке. Просто Регина немного нервничает…
– Нисколечко, – возразила Регина.
– Да, естественно, нервничаешь.
– Нет, совершенно не нервничаю.
– Все же есть немного, – примирительно сказал Хатч, – как, впрочем, и мы с Линдзи. Но в этом нет ничего плохого. – Он обезоруживающе улыбнулся Регине. – Ну, так вот… Почти всю свою сознательную жизнь я занимаюсь антикварным делом, так как обожаю прочные, добротные вещи, наделенные каждая своим, сугубо индивидуальным характером; я владелец антикварного магазина, и у меня работают двое служащих. Таким образом я зарабатываю себе на жизнь. Телевизор я тоже не особенно люблю и…
– Что это за имя такое, Хатч? – перебила его девочка. И хихикнула, подразумевая, что такое смешное имя может принадлежать скорее говорящему карасю, чем человеку.
– Мое полное имя – Хатчфорд.
– Все равно смешно.
– Это уже не моя вина, а моей матери, – сказал Хатч. – Она всегда надеялась, что мой отец разбогатеет и мы станем сливками общества, а имя Хатчфорд Бенджамин Харрисон звучит как нельзя более аристократично. Единственное, что, по ее мнению, могло бы быть звучнее, – это Хатчфорд Бенджамин Рокфеллер.
– Ну и он добился своего? – спросила Регина.
– Кто "он" и чего "добился"?
– Вашему отцу удалось разбогатеть?
Хатч подмигнул Линдзи и сказал:
– Вот тебе на! Значит, все дело в финансах?
– Если вы богачи, – сказала девочка, – то стоит подумать.
Сестра Иммакулата застонала сквозь крепко стиснутые зубы, а Монахиня без Имени откинулась на спинку стула и с выражением покорности судьбе закрыла глаза. Отец Жиминез встал со своего места и, не спрашивая разрешения у Гуджилио, пошел к бару, чтобы налить себе чего-нибудь покрепче "Перье", пепси или имбирного эля. Но так как ни Хатч, ни Линдзи не выразили особой тревоги по поводу вызывающего поведения их подопечной, никто из них не считал себя вправе положить конец этой встрече или, по крайней мере, попытаться урезонить девочку.
– Боюсь, что мы не очень богаты, – ответил ей Хатч. – Хотя и не бедны. И особой нужды ни в чем не испытываем. Но на "роллс-ройсах" не разъезжаем и не надеваем смокинги, когда едим черную икру.
По лицу девчушки скользнула невольная улыбка, но она быстро погасила ее.
– А вы? – взглянув на Линдзи, спросила Регина.
Та, смешавшись, несколько раз моргнула, затем, откашлявшись, сказала:
– Я – живописец. Художник.
– Как Пикассо?
– Не совсем в его стиле, но, верно, как и он, художник.
– Я однажды видела картину, на которой были нарисованы собаки, играющие в покер. Это вы нарисовали?
– Боюсь, что не я, – оказала Линдзи.
– Ну и отлично. Глупая картина. А еще я видела быка и тореадора, которые были нарисованы на бархате, и краски были такие яркие-преяркие. Вы рисуете яркими красками по бархату?
– Нет, – ответила Линдзи. – Но если тебе это нравится, я могу для твоей комнаты нарисовать на бархате любую картину.
Регина недовольно поморщилась.
– Господи. Да лучше повесить на стену дохлую кошку.
Теперь воспитатели приюта св. Фомы уже ничему не удивлялись. Молодой священник даже улыбнулся, а сестра Иммакулата пробормотала: "Дохлую кошку" – с таким видом, словно соглашалась, что это жуткое украшение и впрямь во много раз предпочтительнее, чем картина на бархате.
– Моя манера письма, – сказала Линдзи поспешно, стремясь реабилитировать себя за свое согласие нарисовать столь низкопробную вещицу, – представляет собой слияние неоклассицизма и сюрреализма. Может быть, я говорю несколько выспренно…
– Нет, но это тоже не по мне, – решительно заявила Регина с таким видом, будто досконально изучила не только каждый стиль в отдельности, но и прекрасно понимала, каким должно быть их соединение. – Если я перееду к вам жить и у меня будет собственная комната, надеюсь, вы не станете вешать ваши картины на мои стены?
Ударение на "ваши" подразумевало, что дохлая кошка и в данном случае будет гораздо предпочтительнее.
– Даже и не подумаю, – заверила ее Линдзи.
– Хорошо.
– А ты бы и вправду хотела переехать к нам? – спросила Линдзи, и Хатч так и не понял, хочется ей этого или такая перспектива ее совершенно не устраивает.
Девочка резко дернулась, вставая с кресла, и, не удержавшись на ногах, пошатнулась, грозя рухнуть прямо на кофейный столик. В мгновение ока Хатч также оказался на ногах, готовый удержать ее от падения, хотя прекрасно понимал, что и это движение было частью игры.
С видимым усилием восстановив равновесие, она поставила на стол стакан, содержимое которого уже успела выпить, и сказала:
– Можно, я пойду пописаю, у меня очень слабый мочевой пузырь. Результат все той же мутации генов. Мне очень трудно сдерживаться. Я почти все время чувствую, что вот-вот меня прорвет в самом неподходящем месте, как сейчас, в кабинете мистера Гуджилио, и с этим вам также придется считаться, если вы все же решите взять меня в свой дом. А у вас он, наверное, полон красивых и дорогих вещей, тем более что вы имеете прямое отношение к актикварному делу и искусству, но вы же не захотите, чтобы я их испортила, сломала или разбила, или, хуже того, обписала какую-нибудь бесценную старинную вещь. Тогда вы точно отправите меня обратно в приют, а я так расстроюсь из-за этого, что заберусь прямо на крышу и бухнусь оттуда головой вниз, но ведь никто из нас не желает столь трагической развязки, правда? Была очень рада с вами познакомиться.
