Вот про графа вашего, зубастого, что ты мне рассказывал, к примеру. Нет, я ничего такого сказать не хочу — может, он и по стенам ползал, может, и в туман превращался, — спорить не буду, нежить — она всякая бывает: Акулина та же, ведьма, ещё и похуже могла, да и я, если приспичит, тоже могу по мелочи в кого-нибудь перекинуться, дурацкое дело нехитрое, но вот в то, что он полтыщи лет покойником пробыл и красавчиком таким же, как при жизни, остался, — не поверю. Упырь — он упырь и есть, хоть граф какой, хоть девка простая без чинов. Вот та же Варька, к примеру… История давняя и страшная, но если не я — кто ж вам ещё расскажет?..
Итак, было это… Когда у нас крепостным волю дали? Ну вот аккурат через два года после того. Лет сто тридцать назад выходит, а как будто вчера, да. Отец, значит, Варькин, Степан Алексеевич Сапожников, крепкий мужик был. И умом бог не обидел, и руки на месте, да и хозяйство у него было богатое. Ещё когда крепостным был, уже тогда сам батраков держал, и деньги у него водились хорошие. Сам барин, Фёдор Ильич Танайский, очень его уважал. И домовой у него хороший был — Сенька, дружок мой.
Понятно, что мужик Степан Алексеич строгий был, ну да в таком хозяйстве без этого никак нельзя. Но и отходчивый, тут я врать не буду. То есть всё хорошо: дом — полная чаша, жена-красавица, дети — душа не нарадуется. И вот надо же, такая напасть…
Детей у Степана Алексеича двое было: дочь младшая Варька и сын Иван. Ивану тогда уже лет двадцать было, здоровенный парень. Что работать, что веселиться помалу не умел — всё за троих. Как на улицу с гармонью выйдет, так все девки сбегались. А уж если с кем подерётся, дело-то молодое, не без этого, так того неделю потом отхаживают. Сестру любил — спасу нет. Кто на неё косо глянет или шутку какую не по делу отпустит — всё, пропал человек.
В ту пору Варьке лет шестнадцать-семнадцать было. Красавицы такой у нас отродясь не видывали, прямо загляденье. По всей деревне парни по ней с ума сходили, но Ивана опасались, потому озорства себе никакого не позволяли. А Варька как из дому выйдет, глазищами своими чёрными как глянет, так прямо насквозь прожигает. Да что там говорить, я-то женщин описывать не мастак, а Варьку — её видеть нужно было, так не расскажешь.
Так бы, может, они и жили б, но, как говорят, сколько верёвочке ни виться, а конец один. Да ведь и история-то вышла — глупее некуда, у нас такие раньше на каждом шагу случались. К барину нашему, Фёдору Ильичу, из города на побывку сын приехал. Пётр Фёдорович, барин, значит, молодой. Тоже парень видный был, у них в роду все такие, да к тому же ещё и офицер. Как пронесётся на коне своём по деревне в форме, а то и просто в белой рубахе, так прямо земля дрожит и дух захватывает. Ну и то ли от скуки, то ли от тоски по жизни столичной, то ли ещё от чего, но положил он глаз на Варьку. Это всё вроде бы и ничего, Иван и поздоровее кавалеров, чем барин молодой, одной рукой через овин перебрасывал, да и сами Сапожниковы теперь люди вольные были, достатком могли и с Танайскими померяться, но только и Варьке, видать, Пётр по сердцу пришёлся. А если дело такое, то ведь девка — не собака, на цепи не удержишь.
А время-то идёт, и люди уже замечать начали, что полнеет Варька, и явно не от молока и свежего воздуха. Многие в открытую посмеиваться начали, а пуще всех те ухари, которым Иван в своё время за Варьку рёбра пересчитал. Тот же мрачнее тучи ходил, повезло Петру, что ещё до того он снова на службу отправился, а то, видит бог, точно взял бы Иван грех на душу — удавил бы барчонка.
На Степана же Алексеича как затменье какое нашло. Зверем на всех глядел, с людьми не здоровался, а батраков своих колотил почём зря, да и сам работал как проклятый. А потом вдруг сорвался. Иван в ту пору как раз в город с товаром поехал, а то разве бы допустил такое? Выгнал Степан Алексеич дочку свою из дому: иди, мол, к кобелю своему, а семью не позорь. Ну а девке-то куда податься? Пошла в имение к Танайским.
Да только и тут не повезло ей. Фёдор Ильич, может быть, и оставил бы её прислугой в доме, — эка невидаль, раньше по полдеревни хозяйских детей бегало, да вот только, как на грех, его в ту пору тоже дома не оказалось. В отлучке был, по делам поехал. А Матрёна Тихоновна, жена его, баба злющая была, как сорок чертей, она-то Варьку и прогнала. Мол, дескать, нечего тебе, потаскухе, на сына моего единственного напраслину возводить. Небось с пастухами нагуляла, а теперь с князьями породниться хочешь?!
Ушла Варька, не вынесла такого позора.
Иван, как из города вернулся, узнал про всё это, так прямо будто с ума сошёл. На отца с вилами кинулся, да спасибо люди растащили, не допустили дойти до греха такого. Ушёл Иван из дома, у друга своего Серёги Лештакова жил, а затем и свой дом ставить начал на другом конце деревни. Поначалу бросился было Варьку искать — да где там, места у нас глухие.
Где Варька всё это время была — неизвестно. Я, правда, думаю, что у старухи Акулины в лесу жила. Была тут у нас такая, я уже поминал про неё. То ли ведьма, то ли ещё что, они ведь любят таких вот покинутых привечать. Да только кто у нас, у домовых, спрашивать будет?
Ну, не будем гадать, а только по снегу пришла она снова в дом к отцу. С ребёнком уже. Кто видел, говорят, пацанёнок ну просто вылитый Пётр Танайский. А Степан Алексеевич в то время сдал, пить стал сильно, но хозяйство всё ещё держал крепко. Вот, видать, и попалась она ему под пьяную руку. А с пьяного что взять? Побил он её и прогнал снова. Ночью, в лес, зимой. Наутро проснулся, одумался, — дочь всё-таки и внук, не чужие — послал людей за ними вослед, да поздно было.
Нашли Варьку прямо недалеко от деревни. На ели она повесилась. Верёвку поясную сняла, через ветку перекинула и готово. Ребёночек тоже рядом лежал в сугробе. За ночь его снегом занесло, случайно нашли, да вот только помочь ему уже тоже ничем нельзя было.
Как в деревню их обоих принесли, как увидел их Степан Алексеевич, так умом и тронулся. Пока обряжали, пока отпевали, ни на шаг от гроба не отходил. И день, и ночь всё сидел с ними рядом, всё у дочки прощения просил, плакал, волосы рвал на голове — да что толку? Сделанного не воротишь.
А перед самыми похоронами вообще препоганая вещь вышла. Сенька рассказывал, что только собрались гроб с Варькой и ребёночком из дома выносить, как откуда ни возьмись кошка — чёрная, как чёрт в полночь, — вдруг прыг — и через Варьку перескочила. Откуда взялась, бес её знает, да только известно, что нет хуже приметы, чем если кошка через покойника перепрыгнет.
Ну да ладно. Понесли их хоронить. Самоубийц, как известно, на кладбищах не хоронят, грех это великий считается, если человек сам на себя руки наложил. Но Степану Алексеевичу в то время ни земные, ни небесные законы не писаны были. Он на священника отца Григория надавил, уж не знаю, как, и настоял, чтобы Варьку с сынком её рядом с бабкой, матерью Степана Алексеича, похоронили. Хоть и не дело это, но перечить тогда ему никто не стал. Уж больно страшен был тогда Сапожников, да и Иван его поддержал.
