Проверив всю ограду, он вернулся обратно в дом и уселся в кухне, вспоминая все подробности того, чему он стал свидетелем. Где-то в четыре утра он услышал звуки, свидетельствующие об окончании ужина – смех и хлопанье дверей машин. Он не стал сообщать о нарушении сразу же. Он был уверен, что нет смысла портить Уайтхеду вечер. Он просто сидел и слушал шум, который издавали люди в другом конце дома. Их голоса смешивались в несвязный гул, словно Марти был под землей, а они были наверху. И, пока он прислушивался к ним, обессиленный после мощного адреналинового подъема, перед ним мелькали воспоминания о человеке у ограды.
Ничего этого он не сказал Уайтхеду. Только очевидное положение вещей и те слова «Скажи ему, что я был здесь».Этого было достаточно.
– Он был сильно поранен? – Спросил Уайтхед, по-прежнему не поворачиваясь от окна.
– Потерял палец, как я сказал. И он довольно неплохо кровоточил.
– Ему было больно, как по-вашему?
Марти замешкался, прежде чем ответить. Боль было не то слово, которое он хотел бы использовать; он не так понимал его значение. Но, если бы он применил другое слово, как например, страдание – то, что скрывалось в пропасти его леденящих глаз – он рисковал вторгнуться в те области, в которые он не был готов вступать; особенно с Уайтхедом. Он был уверен, что если хотя бы раз возбудить в старике противоречивые чувства, то шпаги будут вынуты из ножен. Поэтому он ответил:
– Да, ему было больно.
– И вы говорите, что он откусил свой палец?
– Да.
– Может, вам следовало бы поискать его?
– Я искал. Я думаю, что одна из собак подобрала его.
Усмехнулся ли Уайтхед? Казалось, что так.
– Вы не верите мне? – спросил Марти, принимая смех на свой счет.
– Конечно, я верю вам. Его появление было только вопросом времени.
– Вы знаете, кто он?
– Да.
– Тогда его можно арестовать.
Личное развлечение закончилось. Слова, которые последовали дальше, были бесцветными.
– Это не обыкновенный нарушитель, Штраусс, как, я полагаю, вы уже поняли. Этот человек – профессиональный убийца высшего класса. Он появился здесь с определенной целью – убить меня. Благодаря вашему вмешательству и собакам это было предотвращено. Но он может попытаться снова...
– Тем более есть причины, чтобы поймать его, сэр.
– Ни одна полиция Европы не в состоянии найти его.
– ...Но, если он действительно известный убийца... – настаивал Марти. Его отказ бросить эту кость, не высосав из нее весь мозг, начинал раздражать старика. Он повысил голос.
– Он известен мне. Может быть, еще некоторым, которые сталкивались с ним...
Уайтхед прошел от окна к своему столу, отпер его и вынул оттуда что-то завернутое в тряпку. Он положил сверток на полированную поверхность и развернул его. Это был пистолет.
– Теперь вы всегда будете носить его с собой, – сказал он Марти. – Возьмите. Он не кусается.
Марти взял со стола пистолет. Он был холодным и тяжелым.
– Не смущайтесь, Штраусс. Этот человек смертельно опасен.
Марти переложил пистолет из руки в руку; чувство было весьма неприятным.
– Есть проблемы? – поинтересовался Уайтхед.
Марти подобрал слова, прежде чем заговорить:
– Все это... я под наблюдением, сэр. Предполагалось, что я буду соблюдать букву закона. Теперь же вы даете мне в руки оружие и велите стрелять без предупреждения. Я подразумеваю... вы, конечно, знаете, что он известный убийца, но я даже не видел, чтобы он был вооружен.
Выражение лица Уайтхеда, до настоящего времени бесстрастное, изменилось со словами Марти. Когда он резко ответил, показались его желтые зубы.
– Вы моя собственность, Штраусс. Вы должны заботиться обо мне,или вы провалите отсюда завтра же ко всем чертям. Обо мне! —он ткнул пальцем себя в грудь. – Не о себе. Забудьте о себе.
Марти проглотил возможные возражения: ни одно из них не было вежливым.
– Вы хотите вернуться в Вондсворт? – спросил старик. Все признаки злости исчезли; желтые зубы спрятались. – Хотите?
– Нет. Конечно, нет.
– Вы можете вернуться, если хотите. Только скажите.
– Я сказал нет!.. Сэр.
– Тогда слушайте, – сказал старик, – человек, которого вы встретили этой ночью, хочет причинить мне зло. Он пришел, чтобы убить меня. Если он вернется – а он вернется – я хочу, чтобы вы вернули ему его привет. И тогда посмотрим, да, мой мальчик? – зубы показались снова, и лисья улыбка. – О, да... тогда мы посмотрим.
* * *
Кэрис проснулась уставшей. Поначалу она ничего не помнила из событий предыдущей ночи, но постепенно начала вспоминать то неприятное путешествие, в которое она отправилась: комната, казавшаяся живой, призрачные пальцы, подергивавшие – но так мягко – волосы на ее затылке.
Она не помнила, что произошло, когда пальцы проникли вглубь. Лежала ли она? Да, сейчас она уже могла вспомнить, она лежала.Именно тогда, когда ее голова упала на подушку и сон сломил ее, тогда действительно все это началось.
Не сны: по крайней мере, не то, что она видела раньше. Не было ни действий, ни символов, ни туманных воспоминаний, навевающих ужас. Это было совсем не то; и это все же был (и оставался) ужас. Она была перемещена в пустоту.
– Пустота.
Это было всего лишь мертвое слово, когда она произнесла его вслух: это не могло описать то место, где она побывала – его опустошенность была более совершенна, его ужас был более жестоким, надежда на избавление в его глубине – более хрупкая, чем в любом другом месте, которое она посещала. Это было легендарное Ничто, по сравнению с которым любая другая мгла была ослепляюще яркой, любое другое отчаяние, которое она испытывала, было просто легким флиртом с этой глубиной.
Его создатель тоже был там. "Видишь, – хвастался он, – насколько экстраординарна эта пустота, насколько чиста, насколько совершенна? Все чудеса мира не могут сравниться, даже не могут надеятьсясравниться с таким грандиозным Ничем".
И когда она проснулась, хвастовство оставалось. Казалось, что это видение было настоящим, тогда как реальность, в которой она была сейчас, была фантазией. Словно цвет, форма, сама материя были лишь забавным развлечением, созданным, чтобы прикрыть эту пустоту, которую он показал ей. Теперь она ждала, едва осознавая, как течет время, иногда дотрагиваясь до простыни или ощущая ворсистость ковра обнаженными ступнями, с отчаянием ждала того момента, когда все это навалится на нее снова и пустота опять поглотит ее.
«Что ж, – подумала она, – я отправлюсь на солнечный остров». Если когда она и заслуживала того, чтобы поиграть там, то в первую очередь, сейчас, когда она слишком измучена. Но что-то омрачало ее мысль. Был ли остров тоже фантазией? Если она уйдет туда сейчас, не очнется ли она тогда, когда опять придет этот создатель с пустотой в руках? Ее сердце громко застучало в ее ушах. Кто мог помочь ей? Ее никто бы не понял. Есть только Перл с ее обвиняющими глазами и хитрым презрением; и Уайтхед, согласный кормить ее героином, если это делает ее податливой; и Марти, ее бегун, по-своему милый, но столь наивно прагматичный, что она никогда не отважится объяснить ему ту сложность измерения, в котором она живет. Он был человеком одного мира; он будет только смущенно глядеть на нее, будет пытаться понять и не сможет.
