Оба грузовика уже забиты под крышку. Зомби так и не появились, несмотря на всю суету, которую мы тут развели. Ничего не понимаю. Водила в ответ на вопрос только широко ухмыляется. Тычет пальцем в сторону неумолчного «тында-тында-тында», потом, откровенно потешаясь над моим недоуменным видом, объясняет: «Поставили несколько музыкальных установок – ближайшая тут на Кронштадтской площади орет, еще одна погуще басом – а автобусном хозяйстве, да еще одну загнали в Шереметевский парк»
– А нафига? – удивляюсь я.
– Так зомби на звук прутся как на концерт Пугачевой или там Раммштайна. Там где громкоговорители – черным – черно, толпы пасутся. А ты думал с чего тут тихо? Потому, что все на звук поперлись.
– И почему шансон поставили?
– А по заказам телезрителей, а ты что подумал?
– Думать я не умею, это мне лишнее. Ну что, поехали?
– Не здесь же оставаться…
В принципе, можно бы и чем другим заняться, но остаток дня уходит на выгрузку добра в поликлинике. Майор не хочет отдавать лавры кому бы то ни было, а мы с Надеждой получаем недвусмысленный приказ перезнакомиться со всеми в стоматологии и буде что им понадобится – тут же ему докладывать. Ясно видно, что майор твердо решил взять шефство не только над некрологической лабораторией и больницей, но и над стоматологией тоже. А что, разумно. Мне такой подход симпатичен. На обнаруженного охранника реагирует своеобразно – хмыкает и спокойно отмечает, что это – не Осовец.
А когда плывем уже по Финскому заливу рассказывает о том, что во время боев и обстрелов крепости Осовец – еще в ходе Первой Мировой война был засыпан русский солдат, аккурат в складе. А откопали его уже поляки в год смерти дедушки Ленина, то есть сильно после окончания войны. Солдат был жив и здоров, а время проведенное в подземном складе отмечал сменой белья – раз в неделю как мог мылся и одевал чистый комплект белья. Время рассчитывал по часам, оказавшимся в складском помещении. А грязный аккуратно складывал. Пытался выкопать ход – ан не получилось, больно завал из специального крепостного кирпича крепок оказался. Вот это да, робинзонада. Так что охраннику лавры не светят. Хотя – замечает майор – в Осовце люди были серьезные – немцы зубы о гарнизон поломали, одна «атака мертвецов» чего стоила.
Разумеется, ему тут же задают вопрос – о чем это он. И Брысь не жеманничая рассказывает, что после безуспешных атак и обстрелов крепости немцы применили отравляющие газы в количестве достаточном, чтоб живых не осталось. И спокойно пошли занимать зачищенные газом укрепления. Русским выжить было невозможно, тем более, что такой шедевр, как универсальный противогаз Зелинский еще не создал. Ан оказалось, что немцы ошиблись в расчетах, это для них характерно вообще-то, рассчитать точно всякие мелочи, чтобы лажануться по-крупному. Не зря же они обе мировые войны развязали и обе продули позорнейше. Так вот выжившие бойцы ударили такой жесткой штыковой контратакой, что опрокинули атаковавших, превосходивших в количестве в разы. Известное дело было в свое время. Немцы оправдывались, что обожженные газом защитники крепости были слишком страшны на вид – точь в точь восставшие из мертвых.
Ну да, я об этом впервые слышу. Вот японцем, провоевавшим на Филиппинах и сдавшемся уже через десятилетия после капитуляции Японии все уши прожужжали, помнится. И с фамилией и со званием. Спрашиваю майора – какие-нибудь фамилии известны? Пожимает плечами. Ну да, характерно. Как какой-нибудь иностранный герой – вся наша пресса на пену от усердия исходит, а как свой – так и фамилия не интересна. Спрашиваю майора, взяли ли немцы крепость Осовец? Оказывается – нет, «не шмогли». Крепость эвакуировали только из-за прорыва войск кайзера в Галиции. Оставив руины. И солдата в обвалившемся подземелье.
Надежда все еще дуется.
А когда я собираюсь с Фрейей на дрессировочную площадку и спрашиваю – с чего это такое дутье, озадачивает меня изрядно.
– Я не дуюсь, сказала же. Я… Я хочу от тебя ребенка. Не в том смысле, что одеть тебе хомут на шею, нет. Сама вполне справлюсь, ты не пугайся. Но мне уже надо поторапливаться, возраст уже не молоденький. Да и просто – хочу ребенка. Не тебя заарканить, а для себя. Понимаешь?
– А не опасаешься – время сейчас такое жутковатое.
– Я видела страшнее. Гораздо страшнее. А сейчас люди вокруг нормальные, так что этого попугиваться не стоит.
Она минутку молчит, думает.
– Если я чего и опасаюсь… если опасаюсь… так только телегонии. Все, иди, собакина вон уже вся извелась. Иди. Потом поговорим.
– Погоди, я хотел сказать…
– Все потом.
Меня просто выпихивают за дверь, чему изо всех сил помогает и щенятина, со всей мочи тянущая меня на площадку.
Совершенно незаметно для самого себя прибываю на место встречи, где уже нетерпеливо прохаживается Бурш. Задумался я что-то. Собаченции радостно устраивают детский крик на лужайке, а я, не удержавшись, спрашиваю коллегу что такое «телегония». Я точно слышал это слово раньше – вроде бы именно в плане породистых собак.
Бурш немного удивляется.
– Вообще-то тут сложная ситуация. Телегония – теория о том, что первый самец оставляет определенный след в самке. То есть рождающееся от других самцов потомство будет иметь черты и тех самцов, которые были раньше. Теория считается вредной, ложной и ненаучной. Видимо именно потому у целой кучи народов не самых глупых к слову невесте положено быть девственной до свадьбы, а все, кто так или иначе занимаются разведением породистых животных как огня боятся неплановой вязки питомцев с беспородной сволочью. С одной стороны вроде бы особо точных научных данных нет, с другой стороны породистая сука, покрытая дворянином, сильно теряет в цене. А с какой стороны вопрос возник?
– Да слово услышал, вроде знакомое. И это – значит, мне Фрейю надо будет строго пасти? Блюсти ея нравственность?
– Не без этого. Если конечно не хотите получить кучу дворняжек. Хотя дворняжка – тоже собака, еще, пожалуй, и поумнее породистых бывают. Им же выживать приходится в очень жестких условиях. Хотя если что – не вздумайте ссылаться на мои слова, я их вам не говорил.
Бурш улыбается и подмигивает.
Улыбаюсь в ответ, отмечая про себя, что вот и еще проблемка с собакой образовалась. Но с собакой-то пока еще дело откладывается, не до хахалей Фрейе, а вот то, что выложил про телегонию Бурш и что именно этого опасается не кто-то, а Надежда – сильно меня озадачивает. Попутно в голове у меня складываются разные кусочки мозаики и целостная картинка чуть не заставляет меня дать себе по башке от стыда. От я ж дурень так дурень. Только сейчас я вспоминаю, как погас блеск в глазах любовницы, когда я начал распинаться о сексе в разных неуютных местах вроде ковров и сеновалов. Насыпал ей соли в рану и поперчил. Тьфу, язычище поганое. Стыдно становится до безобразия. Если она была рабыней у Паладинов Свободы Гордого Кавказа, то мог бы я и подумать своей головой что да как. Вон бойкая журналистка Масюк, уж как песни пела этой ичкерийской сволочи, а посидела чуток в зиндане у своих друзей – бандюганов, которыми так восхищалась с телеэкрана – живо сменила пластинку. А Масюк была не рабыней, просто ценным товаром, заложницей…
