— Да, теперь она потеряла все.
— Значит, Фрэнк не умрет. — Я скорее констатировал факт, чем задал вопрос.
Энн покачала головой, и ее губы сжались в тоненькую ниточку.
— Нет, этот тип будет жить.
* * *
Два дня спустя мы забрали Элизабет из больницы. У нее не было родственников, к которым ее можно было бы отвезти. А Фрэнк еще оставался в больнице. Против нее не выдвигали никаких обвинений: придя в себя, Фрэнк заявил, что произошел несчастный случай. Они просто не знали, что пистолет заряжен. Я решил, что так он хотел загладить свою вину перед женой, хотя и с опозданием.
Она молчала, когда мы пришли к ней в палату, не произнесла ни слова, когда мы, поддерживая с двух сторон, вели ее к машине. Она шла медленными, нетвердыми шагами, словно за одну ночь постарела и утратила волю к жизни.
Когда мы ехали домой, тоже по большей части молчали. Все попытки Энн завести разговор на какую-нибудь нейтральную тему, хотя бы о погоде, заканчивались неудачей. Элизабет или вообще никак не реагировала, или отвечала так тихо, что о смысле слов можно было только догадываться.
Именно во время этой поездки меня посетило одно из самых жутких ощущений за все последнее время. Оказалось, что самое страшное может происходить днем, при ярком солнечном свете, при самых обыденных обстоятельствах. Ночь для этого вовсе не является обязательной, так же как и вспышки молний, яростные раскаты грома, стена дождя и сбивающие с ног порывы ветра, вызванные магическими чарами злого волшебника. Мы ехали в машине, три обыкновенных человеческих существа. Среди нас не было ни монстров, ни чудовищных порождений тьмы или чего-нибудь подобного. Тем не менее, я никогда не забуду мерзкой, изнуряющей тяжести, которая змеей вползла в мою душу.
Волна шла от Элизабет, в этом не было сомнений. Начиналось все очень медленно, сперва были угрызения совести, потом отчаяние и жуткая, звериная тоска. Чувство росло и крепло, постепенно трансформируясь в отвратительную массу жестокого голода и продолжая набирать силу. Мне даже не нужно было концентрироваться. Такие сильные эмоции и без того захлестывают. Я чувствовал безрассудное желание, яростную, животную потребность. Все это будоражило и пугало.
А потом перед глазами возникло жуткое видение. Оно было таким отчетливым и страшным, что я даже съежился на сиденье и вцепился в руль так сильно, что побелели пальцы.
Элизабет дрожащими когтистыми пальцами потянулась к животу Энн. Она разорвала мягкую плоть и вырвала из чрева Энн нашего еще не рожденного ребенка. Потом она, дико вскрикивая, разорвала окровавленными пальцами свой собственный живот и засунула маленькое тельце внутрь своего тела.
Как я был рад, что мы доехали! Энн хотела остаться с Элизабет, но та отказалась, заявив, что хочет побыть одна. Это меня порадовало. Мы еще не успели спуститься с крыльца, когда услышали, что она закрыла дверь на замок.
— Том, она может что-нибудь с собой сделать? — спросила Энн.
Похоже, она считала, что я могу предвидеть любые события. Ее детская вера почему-то не тешила мое самолюбие. Я хотел было сказать, что в жизни случается всякое, но не рискнул. Пожалуй, у меня не было такого права. У меня не было никаких мыслей относительно будущего Элизабет.
— Не знаю, Энн, — ответил я, — честное слово, я не волшебник.
— Извини. — Энн взяла меня под руку. — Мне кажется, я все-таки должна была с ней остаться.
— Не волнуйся, милая, думаю, с ней все будет в порядке.
Когда мы подошли к дому, Энн сразу же отправилась к Элси, проверить, все ли в порядке с Ричардом, а я поднялся на крыльцо. Письмо лежало в почтовом ящике.
Я достал его, отнес в гостиную и прочитал.
Когда пришла Энн, я сидел на диване и блаженно улыбался. Все-таки мне стало немного легче. Не говоря ни слова, я протянул ей письмо. Быстро пробежав его глазами, она от удивления открыла рот.
— Твой дедушка...
— Прадедушка, — уточнил я, — Кастор Джеймс Уоллис Йоркширский. Он жил в Англии и был великим медиумом.
— Что ж, — проговорила Энн после долгого молчания, — видимо, в этом все дело.
— Ты согласна смириться, — я требовательно заглянул ей в глаза, — и жить с этим?
Энн беспомощно вздохнула:
— Ты же мой муж.
Я обнял ее и прижал к себе так сильно, что она застонала.
— Потише, — шепнула она, — Сэму не нравится, когда его так сдавливают.
— Не Сэму, а Сандре, — поправил я.
Я потерся щекой о ее мягкие пушистые волосы, вдохнул их тонкий аромат. Я не забыл, что обещал рассказывать ей все. Но я вовсе не собирался говорить ей о том, что происходило в уме и в душе Элизабет. Я знал, что должен сдержать обещание, но проявляя при этом осмотрительность. Вокруг так много лжи!
— Ну, — спросила Энн, сложив письмо и положив его в карман, — и что теперь?
— Элен Дрисколл, — ответил я. — С этим надо разобраться.
Энн была со мной согласна.
Дверь открыла миссис Сентас. Было начало восьмого.
— Что вам угодно? — Как всегда, она говорила исключительно высокомерно.
— Могу я поговорить с вами и с вашим мужем, миссис Сентас?
— О чем? — удивилась она.
— М-м-м... дело очень деликатное, позвольте, пожалуйста, мне войти.
Некоторое время она брезгливо рассматривала меня, словно решая, человек я или, быть может, насекомое. Потом с выражением величайшего неудовольствия поинтересовалась:
— Вы уверены, что это совершенно необходимо? Мы с мужем как раз собираемся уходить.
— Это касается вашей сестры, — сообщил я.
Даже если бы я со всего размаху воткнул в нее иголку, она бы не смогла вздрогнуть сильнее.
— Так могу я войти? — повторил я.
Миссис Сентас наконец сделала шаг в сторону, и я протиснулся мимо нее в гостиную. За моей спиной захлопнулась дверь.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала хозяйка дома.
Я сел на диван и с любопытством осмотрелся. Гостиная была точно такого же размера, как у нас. Но на этом сходство заканчивалось. У нас стояла недорогая американская мебель. А гостиная Сентасов была обставлена во французском стиле, причем очень элегантно: столы со столешницами из черного мрамора, стулья, кресла и диваны в изысканном античном стиле, зеркала в красивых рамах, тяжелые гардины и толстые пушистые ковры. Без всякого ясновидения я мог бы биться об заклад, что интерьер этой комнаты — дело рук миссис Сентас.
Она присела на краешек стула и вопросительно взглянула на меня. Из кухни вышел Гарри Сентас со стаканом в руке.
— В чем дело? — спросил он, глядя на меня как на назойливого коммивояжера.
— Мистер Уоллис хочет сообщить нам что-то об Элен, — пояснила его более сдержанная супруга.
