Дэвид убеждал себя, что это безумие, он сошел с ума, если так думает, но при этом он отнюдь не считал себя безумцем. Возможно, будучи озвученными, эти мысли и показались бы безумными, но, оставаясь в его голове, они представлялись Дэвиду более чем логичными.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэвид засунул в рот красно-серебристую обертку и высосал остатки сладкого шоколада. Проделал он все это с закрытыми глазами, а по его щекам стекали слезы. Когда же шоколад вместе со слюной перекочевал в желудок, а во рту не осталось ничего, кроме мокрой бумаги, Дэвид выплюнул обертку и двинулся дальше.
В восточном углу прогалины рос дуб с двумя мощными ветвями, в двадцати футах от земли расходящимися буквой V. Мальчики не решились построить домик на развилке: кто-нибудь мог увидеть его и сломать. Но год — ' $ летним днем они принесли доски, гвозди, молотки и сколотили на дубе платформу. Дэвид и Брайен знали, что ее используют старшеклассники (время от времени на потемневших от дождей досках они находили окурки и пустые банки из-под пива, а однажды нашли даже колготки), и это им льстило. Малыши же туда не лазили: слишком высоко.
Дэвид поднялся на платформу, с влажными щеками, опухшими глазами, со вкусом шоколада и мокрой бумаги во рту и аханьем белых мехов в ушах. Он чувствовал, что найдет на платформе следы присутствия Брайена, может, те же обертки от «Трех мушкетеров», но ничего не обнаружил, кроме прибитой к дереву таблички с надписью: «ВЬЕТКОНГОВСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПОСТ», которую они повесили через две недели после сооружения платформы. Вдохновил их (так же, как и на название для тропы) старый фильм с Арнольдом Шварценеггером, но какой именно, Дэвид не помнил. Он ожидал, что в один прекрасный день, поднявшись на платформу, они обнаружат, что старшеклассники оторвали табличку или написали на ней что-нибудь вроде: «А КО-КО — НЕ ХО-ХО», но ее никто не трогал. Дэвид догадался, что название им понравилось.
Заморосил легкий дождь, охлаждая разгоряченную кожу. Совсем недавно они с Брайеном сидели на платформе под таким же дождем. Болтали ногами, разговаривали, смеялись.
Зачем я здесь?
Нет ответа.
Почему я пришел? Что заставило меня прийти?
Нет ответа.
Если тут есть кто-нибудь, пожалуйста, отзовись.
Долгое время крик его души оставался без ответа… а потом ответ пришел, причем у Дэвида не возникло ощущения, что он говорит сам с собой, обманывает себя, чтобы хоть немного успокоиться. Как и в тот раз, когда он стоял в больнице рядом с Брайеном, сигнал поступил извне.
Да, послышался голос у него в голове. Я здесь.
Кто ты?
Кто я, ответил голос, после чего наступила тишина, словно она все и объясняла.
Дэвид уселся по-турецки посередине платформы и закрыл глаза. Он обхватил колени ладонями и как мог распахнул свой разум. Что еще можно сделать в такой ситуации, он не знал. В этой позе он просидел долго, слыша далекие голоса детей, возвращающихся домой, различая черные и красные полосы, движущиеся по его векам: ветер качал ветки, и солнечные лучи, проникая сквозь листву, освещали лицо мальчика.
Скажи мне, чего ты хочешь, спросил он голос.
Нет ответа. Голос, похоже, ничего не хотел.
Тогда скажи мне, что делать.
Нет ответа.
Издалека, с пожарной каланчи на Колумбус-Броуд, донесся гудок. Пять часов. Дэвид просидел на платформе с закрытыми глазами около двух часов. Отец и мать, должно быть, уже заметили его отсутствие, увидели лежащий на траве мяч, начали волноваться. Дэвид любил родителей и не хотел доставлять им лишних забот, он понимал, что смерть Брайена потрясла бы их не меньше, чем его самого, но домой идти не мог. Потому что не довел дела до конца.
Ты хочешь, чтобы я помолился? — спросил он голос. — Я попытаюсь, если ты этого хочешь, по я не знаю, как… мы не в церкви и…
Голос перебил его, в нем не слышалось ни злости, ни удивления, ни нетерпения, эмоции отсутствовали.
Ты уже молишься.
О чем же я молюсь?
Черт, Мамми идет за нами, ответил голос.
Давай прибавим шагу. Я не знаю, что это означает.
Знаешь.
Нет, не знаю!
— Да, знаю, — простонал Дэвид. — Но это значит, что я хочу просить тебя о том, о чем не решались попросить другие, вымолить то, чего не решались вымолить другие. Это так?
Ответа он не получил.
Дэвид открыл глаза. Ноябрьский день подходил к концу. Солнце окрасило лес в золото и багрянец. Ноги мальчика затекли, он словно очнулся от глубокого сна.
Красота окружающей природы поразила его, он почувствовал себя частью огромного целого, клеточкой живой кожи мира. Дэвид воздел руки к небу.
— Излечи его. Господи, излечи его. Если Ты это сделаешь, я что— нибудь сделаю для Тебя. Я услышу, что Ты мне скажешь, а потом все в точности исполню. Обещаю.
Глаза он закрывать не стал, но напряг слух, ожидая, что скажет голос. Поначалу голос ничего не сказал. Дэвид опустил руки, начал подниматься, прилипшие к брюкам иголки посыпались ему на ноги, и он даже хохотнул. А когда взялся рукой за ветку, чтобы сохранить равновесие, голос послышался вновь.
Дэвид слушал внимательно, наклонив голову, держась за ветку, чувствуя покалывание в затекших мышцах. Потом кивнул. Табличку с надписью: «ВЬЕТКОНГОВСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПОСТ» они прибили тремя гвоздями. Кора под ними выкрошилась, ржавые шляпки торчали наружу. Дэвид вытащил из кармана синий пропуск и насадил его на одну из шляпок. Потом начал переминаться с ноги на ногу, чтобы полностью восстановить кровообращение, и наконец спустился вниз.
Едва Дэвид появился на подъездной дорожке у своего дома» как его родители выскочили из кухонной двери. Эллен Карвер осталась стоять на крыльце, приложив ладонь ко лбу, чтобы солнце не слепило ее, а Ральф сбежал со ступенек и обнял сына за плечи.
— Где ты был? Где тебя носило, Дэвид?
— Пошел прогуляться. В лес на Медвежьей улице. Я думал о Брайене.
— Ты ужасно нас напугал, — вырвалось у Эллен. Кирстен тоже вышла на крыльцо, с миской клубничного мусса в руках и любимой куклой, Мелиссой Дорогушей, под мышкой. — Даже Кирсти и та волновалась.
— Я не волновалась, — возразила девочка, продолжая есть мусс.
— С тобой все в порядке? — спросил отец.
— Да.
— Ты уверен?
— Да.
Дэвид прошел в дом, по пути дернув Пирожка за косичку. Сестра скорчила ему рожицу, но потом улыбнулась.
— Ужин почти готов, иди мыть руки. — Эллен последовала за сыном на кухню.
Зазвонил телефон. Эллен сняла трубку, потом позвала Дэвида, который уже направился к ванной на первом этаже, чтобы помыть руки, действительно изрядно испачканные. Повернувшись, он увидел, что мать одной рукой протягивает ему трубку, а второй комкает фартук. Она попыталась что-то сказать, но с ее шевелящихся губ не сорвалось ни звука. Эллен проглотила слюну и предприняла вторую попытку.
