— Берт, вот тебе и компания, — сказала миссис Хэммерсмит.
— Хорошо. — Он взглянул на меня, затем на жену, а потом опять стал смотреть на детей, и стало ясно, что сердце его с ними. Он был очень худ, даже болезненно худ, словно только стал выздоравливать после тяжелой болезни, его волосы начинали редеть. Жена робко положила ему на плечо покрасневшую, распухшую от стирки руку. Он не взглянул и не дотронулся до нее, и она убрала руку. Мне вдруг показалось на секунду, что они похожи больше на брата и сестру, чем на мужа и жену: у него ум, у нее — внешность, но в обоих просматривается некое фамильное сходство, наследство, которого трудно избежать. Позже, уже по дороге домой, я понял, что они совсем не похожи, такими их сделали следы пережитого стресса и давней печали. Так странно, боль оставляет следы на наших лицах и делает похожими друг на друга.
Она спросила:
— Хотите выпить чего-нибудь холодного, мистер…
— Эджкум, — подсказал я. — Пол Эджкум. Спасибо. Что-нибудь холодное — это отлично, мадам.
Она снова вошла в дом. Я протянул руку, Хэммерсмит ответил кратким рукопожатием. Оно было вялым и холодным. Взгляд его оставался прикован к детям в глубине двора.
— Мистер Хэммерсмит, я работаю старшим надзирателем блока «Г» в тюрьме «Холодная Гора». Это…
— Я знаю, что это такое, — перебил он и посмотрел на меня с чуть большим интересом. — То есть главный надзиратель Зеленой Мили стоит на моем крыльце собственной персоной. Что привело вас за пятьдесят миль для разговора с единственным штатным репортером местной газетенки?
— Джон Коффи, — ответил я.
Наверное, я ожидал какой-то сильной реакции (ассоциации с детьми-двойняшками вертелись у меня в голове… да еще собачья конура; у Деттериков была собака), но Хэммерсмит только поднял брови и отхлебнул из бутылки.
— Теперь проблемы с Коффи у вас, так? — уточнил Хэммерсмит.
— С ним не так много проблем, — сказал я. — Он не любит темноты, почти все время плачет, но эти проблемы не мешают работать. Бывает и хуже.
— Много плачет, да? — спросил Хэммерсмит. — Да, я бы сказал, ему есть над чем поплакать. Учитывая то, что он сделал. Что бы вы хотели узнать?
— Все, что расскажете. Я читал ваши очерки в газетах, так что, наверное, мне бы хотелось знать все, что не попало туда.
Он смерил меня острым сухим взглядом.
— Как выглядели девочки? Что именно он с ними сделал? Вас интересуют такие подробности, мистер Эджкум?
— Нет, — ответил я, стараясь говорить мягко. — Меня интересуют не девочки Деттерик, сэр. Бедные малышки мертвы. А Коффи жив — еще жив, — и меня интересует он.
— Хорошо, — кивнул он. — Берите стул и садитесь, мистер Эджкум. Простите, если говорю сейчас слишком резко, но мне приходится часто сталкиваться со стервятниками. Боже, меня самого в этом обвиняли. Я просто хотел вас проверить.
— И как, проверили?
— Думаю, что да, — сказал он почти безразлично. То, что он мне рассказал, очень похоже на уже описанное мной ранее: как миссис Деттерик обнаружила, что на веранде никого нет, дверь сорвана с верхней петли, одеяла скомканы в углу, кровь на ступеньках; как ее сын и муж пустились в погоню за похитителем девочек; как отряд догнал сначала их, а потом чуть позже Джона Коффи. Как Коффи сидел на берегу реки и выл, держа в своих громадных руках тела девочек, словно больших кукол. Репортер — худой, в белой рубашке с расстегнутым воротом и серых брюках — говорил спокойным бесстрастным голосом… а его взгляд не отрывался от детей, которые ссорились и смеялись, и качались по очереди на качелях в тени в дальнем конце двора. Где-то посередине рассказа пришла миссис Хэммерсмит с бутылкой домашнего пива — холодного, крепкого и изысканного. Она постояла и послушала немного, а потом отвлеклась, чтобы спуститься к детям и сказать им, чтобы пришли к дому, потому что будет вынимать печенье из духовки. «Мы сейчас, мама!» — прозвенел голос маленькой девочки, и женщина вернулась на крыльцо.
Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:
— А почему, собственно, вам все это нужно знать? Ко мне никогда не приходили из охраны Большого дома, вы первый.
— Я ведь говорил вам…
— Понятно, любопытство. Народу любопытно, я понимаю. Слава Богу, а не то я бы остался без работы и пришлось бы действительно трудиться, чтобы прожить. Но пятьдесят миль слишком много, и вряд ли стоило их преодолевать из чистого любопытства, особенно, если последние двадцать миль идут по плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворил ваше любопытство, теперь ответьте и вы мне.
Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня была «мочевая» инфекция, а Джон Коффи положил на меня руки и вылечил ее. Это сделал человек, который изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно, удивило, как удивило бы любого. Я даже подумал, а не могло ли случиться так, что Хомер Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на все улики против него, я сомневался. Потому что образ человека, чьи руки обладают такой удивительной силой, обычно не ассоциируется с типом, который насилует и убивает детей.
Нет, пожалуй, это не пойдет.
— Меня интересуют две вещи, — сказал я. — Во-первых, совершал ли он что-нибудь подобное раньше.
Хэммерсмит повернулся ко мне, в его глазах засветился неподдельный интерес, и я понял, что он очень сообразительный человек. Может даже блестяще умный, но по-своему незаметный.
— Почему? — спросил он. — Что вы знаете, Эджкум? Что он сказал?
— Да ничего. Но если человек сотворил такое, то обычно он делал подобное и раньше. Эти люди входят во вкус.
— Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.
— И мне показалось, что будет несложно проследить его путь и все узнать. Такой большой человек, да еще негр — фигура довольно заметная.
— Вы так думали, но вы ошибались, — сказал он. — Во всяком случае насчет Коффи. Я знаю.
— Вы пытались это сделать?
— Да, и ничего не нашел. Пара железнодорожников, которые вроде бы видели его в Кноксвил-Ярдзе за два дня до убийства девочек Деттерик. Неудивительно, ведь его схватили за рекой как раз напротив Большой южной магистрали, и, наверное, он там проходил по пути из Теннесси. Я получил письмо от человека, который написал, что нанял огромного чернокожего лысого мужчину переносить корзины ранней весной того года, это было в Кентукки. Я отправил ему фотографию Коффи, и он опознал его. Но кроме этого… — Хэммерсмит пожал плечами и покачал головой.
— Вам не показалось это странным?
— Это показалось мне более чем странным, мистер Эджкум. Он словно свалился с неба. И от него никакой пользы: он не может вспомнить, что было на прошлой неделе, когда наступает следующая.
