«Я бы тогда и Алексу Хастингс засудил,– хмуро подумал Дэйв.– Эту сраную расистку». Он считал, что именно она толкнула первое домино, цепочка которого привела к «несчастному случаю» Джека. Дэйв мечтал, что дьявол уготовит уютную комнатку в самом худшем районе гетто ада для Алексы Хастингс.
Именно Хастингс пожаловалась на то, что ей назначили Джека, а потом потребовала, чтобы ее личные финансы и учет сети старомодных кафе-мороженых вел белый бухгалтер. «Бабушкины рецепты» превратились из одного маленького кафе в пустынном уголке центра города в два, затем в три, а потом и в четыре, и все в полумиле друг от друга. После потока денежных средств от доброго инвестора Алекса за несколько коротких лет расширила свою сеть до более десяти филиалов в Южной Калифорнии. Натуральное мороженое, приготовленное прямо в кафе; более сотни начинок, посыпок, сиропов и соусов. Дэйв сам попробовал один из классических бабушкиных вафельных рожков с фисташками, посыпанных измельченным кешью и горячим брауни, и не мог поспорить с качеством, а также огромной калорийностью сладости. Та самая бабушка, видимо, умерла с лишними ста килограммами и диабетом, учитывая, сколько сахара (хоть и натурального) было с любовью насыпано в каждую ложку.
Зато он мог поспорить с тем, что за ангельским улыбающимся бледным ликом бабушки, который висел на каждой витрине и украшал каждую салфетку, скрывалось лицо худощавой, дважды разведенной бывшей школьной учительницы по имени Алекса Хастингс. А старая Алекса, будь она хоть сотню раз учительница и новоиспеченная бизнес-магнатка, была всего лишь старомодной фанатичкой с глубокими южными корнями, размахивающей флагом Конфедерации.
Через неделю после ее жалобы на то, что ее огромное и невероятно сложное налоговое бремя снял чернокожий мужчина, Джека уволили. Этот ублюдок Ривентон с радостью списал все на производительность Джека, заявив, что «недавняя утрата» плохо сказалась на его работе, и он больше не может выполнять свои обязанности. Мало тому было, что после двенадцати лет брака рак груди отнял у него жену; мало было увольнения из-за простой прихоти какой-то богатой расистской стервы, так нет, Ривентон сделал еще хуже и использовал горе мужчины как оправдание. Ну да, вдруг бедняга не чувствовал себя достаточно паршиво, надо еще сделать вид, что все случилось из-за его слишком огромного горя, которое мешало ему выполнять любимую работу. Ради которой он так надрывался, пошел в универ, а Оливия (упокой Господь ее душу) днем оставалась дома с маленьким сыном, а ночью работала официанткой, чтобы им было на что жить.
Да, Дэйв с радостью встретится с Алексой Хастингс и Трентом Ривентоном в суде. Это будет слаще, чем фисташковая вафля бабушки. Но пока что он займется иском на всю компанию вместе с их высокооплачиваемой и престижной нью-йоркской юридической фирмой. Посмотрим, сможет ли он выжать из них такой же большой чек.
Видит бог, парню понадобятся деньги.
Дэйв отодвинул бумаги в сторону, снял очки и откинулся на жесткую спинку больничного кресла. Он посмотрел в другой конец комнаты на мониторы и аппараты, мигающие огоньки, пищащие звуки, которые, к счастью, означали, что все идет хорошо. Мужчина перевел взгляд на лежащего мальчика, такого хрупкого и маленького; его тело стало почти вдвое меньше, чем три месяца назад, когда его только сюда привезли; правая нога и грудная клетка раздроблены, череп треснул, мозг распух.
«Но, слава Богу, он выжил,– горело в сознании Дэйва. Он борец и зашел уже так далеко. Пережил каждую операцию, каждую неудачу.
Дэйв внимательно наблюдал за ним и смотрел, как поднимается и опускается грудь. Видел устойчивый ритм сердца на мониторе, разноцветные линии на другом экране, показывающие нормальную активность его мозга, даже несмотря на кому. По словам доктора, мозг даже был «невероятно активен». Будто ребенок мог проснуться в любой момент.
Но Генри не очнулся. Пока нет. Не когда они хоронили его отца. И не когда фирма Дэйва подала в суд на автобусную компанию из-за халатности водителя и моментально получила компенсцию; процесс ускорил непредвиденный прорыв, когда Дэйв получил известия, что водитель автобуса провалил тест на трезвость, превысив допустимый предел в три раза. У этого ублюдка даже под сиденьем была фляжка с водкой, которую он пил за рулем.
А потом он спрыгнул с моста Коронадо.
Хоть несколько очевидцев и заявили под присягой, что Джек сам вышел – с ребенком на руках – перед летевшим на полной скорости автобусом, а компания утверждала, что автобус не нарушал правил дорожного движения, неопровержимые доказательства против водителя и последовавшая за этим публичная драма, которая длилась бы несколько месяцев, а то и лет, они договорились вне суда. Но неважно, кто что сделал, всем было ясно одно: мальчик определенно был жертвой, и автобусная компания из-за общественного мнения точно не смогла бы закрыть глаза на девятилетнего мальчика в коме. Если выбирать между пьяным водителем и ребенком в коме, победитель был очевиден. Поэтому спустя два онлайн-созвона и столько же недель они договорились, и сумма Дэйва устроила, хоть он и знал, что мог получить больше. Этот бой точно можно было выиграть.
Но Дэйв хотел лишь того, чтобы они с Генри двигались дальше.
Поэтому он согласился, попросив только, чтобы автобусная компания сверху покрыла расходы на похороны Джека. На этом дело закрылось, и Дэйв чувствовал бы себя победителем, если бы его младший брат не погиб, а племянник не дышал через трубку, в то время как мозг попал в паутину глубокого бессознательного состояния.
«Нет, дело было нехорошее,– подумал Дэйв, наблюдая за теми же рисунками на мониторах, что и три недели назад.– Но иногда хорошим людям приходится поступать плохо, верно?»
Дэйв посмотрел на свои руки. Пожалуй, хорошо, что Генри не очнулся до похорон отца. Ему не пришлось переживать допросы автобусной компании, которые наверняка поступили бы, будь он в сознании.
Да, хорошо… Хорошего было немало.
Включая тот факт, что у него с Мэри, несмотря ни на что, теперь будет свой ребенок. Мэри не была в восторге, да и до сих пор это не изменилось, но она смирилась. Какая-то ее часть все еще хотела родить своего малыша, но в глубине души она знала, что это почти невозможно. Дэйв был уверен, что она полюбит Генри как родного. Он же был его плотью и кровью. Его племянником, крестником, единственным сыном единственного брата, ныне покойного, сраженного горем и убитого депрессией.
Если бы только Дэйв мог это простить – простить брата за такой эгоистичный поступок. Простить за то, что тот – непостижимо – пытался убить и собственного ребенка. И тогда, возможно, однажды он сможет снова впустить в свое сердце какую-то любовь к Джеку. Но сейчас… Нет, не сейчас. Он видел тело мальчика. Был на месте аварии. Изучил фотографии, сделанные сразу после и незадолго до того, как скорая помощь и врачи героически спасли жизнь Генри. Он видел тело Джека – разорванное, изломанное – все еще прилипшее к решетке автобуса, как гигантский жук, осколки костей вылезали из кожи, конечности вывернулись, из-под автобуса ярдов десять тянулась длинная полоса крови, смешиваясь с черными следами от шин.
Это было одним из (многочисленных) доказательств против автобусной компании: следы торможения появились только спустя метров десять после места столкновения. Прошло почти три секунды. Один этот факт заставил Дэйва задуматься над трезвостью водителя, и его теорию подтвердила полиция Сан-Диего и поставила крест на судебном разбирательстве компании. Во время разговоров с юристами Дэйв сохранял хладнокровие и бесстрастность, считая пятна крови и куски плоти всего лишь мазками кисти художника, уликой, подлежащей анализу. Ведь если бы он позволил себе подумать, вспомнить, что красная полоса когда-то была его младшим братом Джеком, с которым он играл в бейсбол, десять лет спал вместе, стоял рядом, напряженный и счастливый, в день свадьбы… тогда он бы закричал. Закричал и выбежал из конференц-зала, дергая себя за волосы и вопя, плача от ужаса и печали. От трагедии.
