— И она говорит, что я пытался её задушить.
— Конечно, тут можно надуть в штаны, если тебя пытается задушить однорукий инвалид. Перестань, Эдди, заставь её за это заплатить. Я знаю, что это не моё дело, но мне всё равно. Она не должна так поступать с тобой.
— Я думаю, есть что-то ещё, не только удар ножом и попытка задушить её.
— Что?
— Я не помню.
— А что говорит она?
— Она не говорит.
Но мы с Пэм прожили вместе очень долго, и даже если любовь превратилась в привычку, я подумал, что всё равно знаю её достаточно хорошо, чтобы понимать: произошло что-то ещё, нет, продолжало происходить прямо сейчас, и вот от этого «чего-то»… вот от этого «чего-то» Пэм и хотела уйти.
Вскоре после того как я перебрался в коттедж на озере Фален, меня навестили девочки… молодые женщины. Они принесли корзину со всем необходимым для пикника, мы сидели на крыльце с видом на озеро, где так хорошо пахло соснами, смотрели на воду, ели сандвичи. День труда[13] миновал, так что большинство плавающих игрушек вытащили из воды и оставили на берегу до следующего года. В корзине была и бутылка вина, но я выпил совсем немного. В сочетании с болеутоляющими таблетками алкоголь бил наотмашь: один стакан вина, и у меня начинал заплетаться язык. Девочки (молодые женщины) выпили остальное и расслабились. Мелинда, приехавшая из Франции второй раз после моей неудачной встречи с краном и недовольная возвращением, спросила, у всех ли семейных пар, которым за пятьдесят, бывают неприятные периоды разлада, должна ли она ожидать такого и для себя. Илзе, младшая, начала плакать, прижалась ко мне, спросила, почему всё не может быть, как было, почему мы (то есть её мать и я) не можем жить, как прежде. Лин сказала ей, что сейчас не время изображать маленькую девочку, мирящую родителей, а Илли показала ей палец. Я рассмеялся. Ничего не смог с собой поделать. Потом мы все рассмеялись.
Эмоциональный взрыв Лин и слёзы Илзе пусть были не в радость, но шли от души. Эти реакции я знал так же хорошо, как родинку на подбородке Илзе или едва заметную складочку меж бровей хмурящейся Лин, которой со временем предстояло превратиться в глубокую морщину.
Линии поинтересовалась, что я собираюсь делать. Я ответил, что понятия не имею. Я прошёл немалый путь к решению покончить с собой, но точно знал: если я это сделаю, всё должно выглядеть как несчастный случай. Я не мог оставить этих двух девочек, которые только начинали жить, с непомерным грузом вины за самоубийство отца. Я не мог возложить ту же вину на женщину, с которой однажды пил в кровати молочный коктейль: мы лежали голые, смеялись и слушали по стереосистеме «Plastic Ono Band».
После того как они воспользовались шансом стравить давление (по терминологии доктора Кеймена, после полного и обстоятельного обмена чувствами), всё как-то успокоилось, и мы неплохо провели день, разглядывая фотографии в старых альбомах, которые Илзе нашла в каком-то ящике, и вспоминая прежние времена. Думаю, мы ещё раз-другой посмеялись, но далеко не всем воспоминаниям моей прошлой жизни можно доверять. Уайрман говорит, когда дело касается давно ушедших дней, мы склонны подтасовывать карты.
Илзе хотела, чтобы мы все пошли куда-нибудь пообедать, но Лин договорилась с кем-то встретиться в публичной библиотеке до её закрытия, и я сказал, что не чувствую в себе достаточно сил для того, чтобы куда-то идти; подумал, что лучше прочитать несколько глав последнего романа Джона Сэндфорда, а потом лечь спать. Девочки поцеловали меня — мы снова стали друзьями, — а потом ушли.
Через две минуты Илзе вернулась.
— Я сказала Линии, что забыла ключи.
— Как я понимаю, ты их не забывала.
— Нет. Папа, ты смог бы причинить маме боль? Я про сейчас. Сознательно?
Я покачал головой, но такой ответ её не удовлетворил. Я понял это потому, как она стояла, пристально всматриваясь мне в глаза.
— Нет. Никогда. Я бы…
— Что, папа?
— Я собирался сказать, что скорее отрубил бы себе руку, но тут же понял, что неудачно подобрал слова. Я бы никогда этого не сделал, Илли. Будь уверена.
— Тогда почему она боится тебя?
— Я думаю… потому что я — калека.
Она подскочила ко мне, прижалась так, что чуть не свалила меня на диван.
— Папа, пожалуйста, извини. Просто всё это так ужасно. Я погладил её по волосам.
— Я знаю, но только помни… хуже уже не будет. — Правды в моих словах не было, но я надеялся: если соблюдать осторожность, Илзе никогда не узнает, что я ей лгал.
С подъездной дорожки донёсся автомобильный гудок.
— Иди. — Я поцеловал её мокрую шеку. — Твоя сестра торопится.
Она наморщила нос.
— Как будто бывает по-другому! Надеюсь, ты не злоупотребляешь болеутоляющими?
— Нет.
— Позвони, если я тебе понадоблюсь, папа. Я прилечу на следующем же самолёте.
Она бы прилетела. Поэтому звонить я не собирался.
— Само собой. — Я поцеловал её в другую щёку. — Этот поцелуй передай сестре.
Илзе кивнула и ушла. Я сел надиван, закрыл глаза. За ними били башенные часы, били и били.
Моим следующим гостем в Casa Phalen[14] стал доктор Кеймен, психолог, который дал мне Ребу. Я его не приглашал. Он появился у меня исключительно благодаря заботам Кэти, повелительницы лечебной физкультуры.
Хотя Кеймену едва ли было больше сорока, ходил он, как человек, куда более пожилой, и тяжело дышал, даже когда сидел, глядя на мир поверх огромной груши живота сквозь толстые стёкла очков в роговой оправе. Кеймен был очень высоким и очень-очень чёрным, а черты его лица, в силу их невероятных размеров, казались нереальными. Эти гигантские выпученные глазные яблоки, этот нос, напоминавший корабельный таран, эти вывороченные губы завораживали. Ксандер Кеймен выглядел, как второсортный божок в костюме из «Дома мужской одежды». И, судя по внешнему виду, умереть ему предстояло от обширного инфаркта или инсульта, и встреча с одним из них ждала его до пятидесятилетия.
Кеймен отказался от предложения чего-нибудь выпить, сказал, что долго не задержится, и тут же поставил портфель на диван, противореча собственным словам, сел рядом с подлокотником (диван прогнулся на пять фатомов[15] и продолжал прогибаться — я даже испугался за пружины), посмотрел на меня и шумно вдохнул.
— Что привело вас сюда? — спросил я его.
— Кэти говорит мне, что вы планируете наложить на себя руки, — ответил он. Тем же тоном он мог бы сказать: «Кэти говорит мне, что вы планируете пикник на лужайке и собираетесь предложить гостям глазированные пончики». — В этом есть доля правды?
