– Это как Фрэнки Листрон у нас в школе. Он обожает выкручивать ребятам помладше руки и прижигать кожу. Если ты терпишь и не плачешь, он от тебя отстает, но стоит только заплакать, и он от тебя уже никогда не отвяжется.
– Скверно, но мне пришлось гораздо хуже.
Стороннему прохожему могло показаться, что Дик погрузился в молчание, однако на самом деле он продолжил свой рассказ, мысленно посылая Дэнни серию образов и пояснявших их слов. Дэнни увидел Черного Дедушку – высокого мужчину в черном костюме и особой
(федоре)
шляпе поверх головы. Он разглядел сгустки слюны, постоянно скапливавшейся в углах его рта, и красноту глаз, словно тот сильно устал или совсем недавно плакал. Он видел, как старик сажал Дика – который был еще меньше, чем Дэнни сейчас: вероятно, такого же возраста, как Дэнни страшной зимой в «Оверлуке», – себе на колени. Если они были не одни, все сводилось к обычной щекотке, но стоило им остаться вдвоем, как дед совал Дику руку между ног и сжимал яички с такой силой, что мальчик почти терял сознание от боли.
«Тебе нравится? – пыхтел дедушка Энди ему прямо в ухо. От него пахло сигаретами и виски «Уайт хорс». – Небось еще как нравится! Любому мальчишке хочется этого. Но даже если нет, не смей никому рассказывать. Откроешь рот, и я тебе сделаю по-настоящему больно. Я тебя сожгу».
– Ни фига себе! – сказал Дэнни. – Это действительно страшно.
– Было еще много всего, – продолжал Дик, – но я хочу рассказать тебе вот о чем. После смерти жены дед нанял женщину помощницей по дому. Она стала уборщицей и поварихой. К ужину она выставляла на стол все блюда одновременно – от салата до десерта, – потому что так хотелось Черному Дедушке. На сладкое всегда подавали торт или пудинг. Твой кусочек ставили на маленькой тарелочке или блюдце рядом с большой тарелкой, чтобы ты мог предвкушать его и любоваться им, пока расправлялся с основной едой. Причем дед придерживался жесткого и строгого правила: ты мог смотреть на десерт, но не смел начинать есть его, пока не доедал до последнего кусочка жареное мясо, овощи и картофельное пюре. Ты обязан был даже подобрать всю подливку, хотя она всегда получалась комковатая и почти безвкусная. Если у меня на тарелке оставалась подливка, Черный Дедушка протягивал мне ломоть хлеба со словами: «А ну-ка промокни все дочиста, Пташка Дики. Пусть твоя тарелка сияет, будто ее вылизала собака». Так он меня звал – Пташкой Дики. Иногда я не в силах был справиться с едой без остатка, как ни старался, и тогда меня лишали куска торта или пудинга. Дед забирал его и съедал сам. А бывало, когда я не мог одолеть ужин полностью, то находил в своем куске торта или ванильного пудинга погашенный окурок. «Вот беда: промахнулся мимо пепельницы», – говорил дед. Мои папа и мама ни разу не попытались одернуть его, хотя прекрасно понимали, что эта шутка не из тех, что допустимы с маленьким ребенком. Делали вид, что им тоже очень смешно.
– А вот это уже никуда не годится, – сказал Дэнни. – Твои родители должны были заступаться за тебя. Моя мама всегда меня защищает. И папа защитил бы тоже.
– Они его побаивались. И не без причины. Энди Холлоран был злым и грубым человеком. Он мог сказать: «Давай, Дики, подъешь с краев. Авось не отравишься». И если я откусывал кусочек, он разрешал Нонни – так звали домработницу – принести мне другой десерт. Но если я к нему не притрагивался, он оставался стоять на столе с окурком внутри. Скоро стало получаться так, что я никогда не мог закончить ужин, потому что у меня начиналось расстройство желудка.
– Тебе надо было сразу переставлять блюдце с десертом на другую сторону, – заметил Дэнни.
– Ты думаешь, я не пробовал? Я, знаешь, тоже не дурачком родился. Но он возвращал блюдце на прежнее место, приговаривая, что десерт всегда должен стоять справа от едока.
Дик сделал паузу, глядя на воду, где белый баркас медленно двигался вдоль линии горизонта, разделявшей небо и волны Мексиканского залива.
– Иногда, оставшись со мной наедине, он кусал меня. А однажды, когда я сказал, что если он не оставит меня в покое, я пожалуюсь папе, погасил сигарету прямо о мою голую ногу. «Что ж, – говорит, – попробуй, пожалуйся. И увидишь, что из этого выйдет. Твой папаша знает все мои привычки, но никогда слова мне поперек не скажет, потому что он трус и хочет получить денежки, что лежат у меня в банке, когда я умру. Но только ждать ему придется еще долго».
Дэнни слушал Дика с широко раскрытыми от удивления глазами. Он всегда считал историю Синей Бороды самой страшной из всех, но эта казалась даже страшнее, потому что не была выдумкой, а случилась на самом деле.
– Порой он напоминал мне, что знает очень плохого человека по имени Чарли Мэнкс, и если я не буду слушаться, он позвонит этому Чарли в другой город, и тот приедет на своей огромной машине, чтобы забрать меня в специальное место для непослушных детей. Потом дед совал мне между ног пальцы и начинал их сжимать. «Поэтому ты никому ничего не скажешь, Пташка Дики. А проговоришься, старина Чарли увезет тебя туда, где у него сидит уже много украденных детишек, и продержит там до самой твоей смерти. А когда ты умрешь, то отправишься в ад, где твое тело будет гореть в вечном пламени. Потому что ты наябедничал. И плевать, поверят тебе или нет. Ябеда – он и есть ябеда». И очень долго я верил каждому слову старого мерзавца. Я даже Белой Бабушке, той, что умела сиять, ни о чем не рассказывал. Боялся, что она тоже решит, что во всем виноват я сам. Будь я постарше, поступил бы иначе, но тогда я был совсем еще несмышленым малышом.
Он снова помолчал.
– А потом произошло еще кое-что. Догадываешься, что именно, Дэнни?
Дэнни какое-то время вглядывался в лицо Дика, пытаясь увидеть образы и услышать слова, таившиеся в глубине его сознания, потом сказал:
– Ты хотел, чтобы твоему папе достались деньги. Но он их так и не получил.
– И впрямь! Черный Дедушка все отписал сиротскому приюту для негров в Алабаме, и держу пари, что знаю причину. Но это уже не имеет значения.
– И твоя хорошая бабушка ничего не знала? Ни о чем не догадывалась?
– Она чувствовала что-то, но я блокировал эту тему, и она оставила меня в покое. Лишь предупредила, что, как только я буду готов ей рассказать, она будет готова выслушать. Так что, Дэнни, когда Энди Холлоран умер – с ним случился удар, – я был счастливейшим мальчишкой на всем белом свете. Мама сказала, что мне не обязательно присутствовать на похоронах, что, если я не хочу там быть, могу остаться дома с бабушкой Роуз – моей Белой Бабушкой, – но я как раз отчаянно рвался туда. Сам понимаешь зачем. Мне необходимо было лично убедиться, что старый Черный Дедушка действительно мертв.
