– Все мои родственники цветные, – сообщила девочка с ярко выраженным французским акцентом. – Те, у кого кожа побелее, отправляются жить на север. Так было всегда. Они даже не желают навестить Большую Нанэнн. Не хотят ни с кем знаться. Я тоже могла бы сойти за белую. Но как же тогда семья? Как же тогда быть со всем тем, что передается из поколения в поколение? Я бы никогда не бросила Большую Нанэнн. И пришла сюда только потому, что она сама велела мне сделать это.
В огромном кресле, обтянутом кожей цвета бычьей крови, девочка казалась совсем маленькой и в то же время удивительно соблазнительной. Две тоненькие золотые цепочки еще более усиливали это впечатление. Одна из них охватывала ее щиколотку, а другая, с украшенным бриллиантами крестиком, сверкала на шее.
– Хотите посмотреть портреты? – предложила она, показывая на коробку из-под обуви, лежавшую у нее на коленях. – В них нет никакого колдовства, можете разглядывать сколько угодно.
И она выложила на стол передо мной дагерротипы – безукоризненно четкие фотографические снимки на стекле. Каждый из них был заключен в гуттаперчевую рамку, щедро украшенную венками из цветов и виноградных кистей; многие рамки закрывались, как книжечки.
– Самые ранние относятся к тысяча восемьсот сороковым годам, – пояснила девочка, – Это все мои родственники. Фотографировал тоже член нашей семьи. Он делал прекрасные портреты и пользовался популярностью. После него остались кое-какие записи... Я знаю, где они хранятся. Страницы, исписанные красивым почерком, лежат в коробке на чердаке дома Большой Нанэнн.
Она подвинулась на краешек кресла и из-под краешка короткой юбки выглянули коленки. Густая масса волос отбрасывала тень на спинку кресла. Красиво очерченный лоб был чистым и гладким.
Хотя ночь была лишь слегка прохладной, в камине горел огонь, и потрескивание поленьев еще более усиливало атмосферу таинственности, царившей в напоенной ароматами уютной комнате с книжными полками и живописно расставленными греческими скульптурами.
Эрон с гордостью наблюдал за девочкой, но все же чувствовалось, что его терзает какая-то забота.
– Вот, посмотрите, это все мои дальние предки. – Она словно раскладывала колоду карт. Игра света и тени на овальном лице придавала ему особенное очарование. – Они старались держаться вместе. Но, как я уже говорила, те, кто мог сойти за белых, уезжали. Подумать только, от чего они отказались! Как можно было забыть свои корни и прошлое? Взгляните сюда.
Я принялся рассматривать маленький снимок, поблескивавший в свете масляной лампы.
– Это Люси Нэнси Мэри Мэйфейр. Ее отец был белым, но никаких сведений о нем не сохранилось. Мужчины в семье всегда были только белыми. Чего только наши женщины не делали ради них. Моя мать отправилась в Южную Америку с белым мужчиной и взяла меня с собой. Я помню джунгли...
Она замолчала в нерешительности – то ли уловив отголоски моих мыслей, то ли просто обратив внимание на выражение моего лица.
Мне никогда не забыть первых лет, проведенных на Амазонке. Наверное, я не хотел их забывать, хотя ничто так болезненно не напоминало о моем возрасте, как воспоминания о путешествиях с камерой и ружьем за плечами и о приключениях, которые довелось пережить на другом конце света. Тогда у меня и мысли не возникало, что я вернусь в неисследованные джунгли вместе с Меррик.
Я снова принялся рассматривать старые дагерротипы. Запечатленные на стекле люди, несомненно, принадлежали к богатому сословию: цилиндры и пышные юбки из тафты на фоне драпировок и пышной зелени в ателье фотографа. Среди других мне попался снимок молодой женщины, такой же красивой, как Меррик. Она застыла в чопорной позе, сидя на готическом стуле с высокой спинкой. Как объяснить явно проступающие у большинства членов семьи черты африканских предков? Правда, некоторые обладали вполне европейской внешностью и об их происхождении свидетельствовали лишь необычно яркий блеск глаз и легкая смуглость кожи.
– Вот еще один давний снимок, – сказала девочка. – Это Анжелика Мэрибелл Мэйфейр.
Я увидел величавую даму с темными волосами, разделенными посередине пробором; богато расшитая шаль, наброшенная на плечи, частично скрывала пышные рукава платья. В руках женщина сжимала маленькие очки и сложенный веер.
– Самый старый и лучший портрет из всех, что у меня есть. Говорят, она была ведьмой. Существуют тайные ведьмы и те, к которым приходят люди. Так вот, она была тайной колдуньей и отличалась невероятным умом. Говорят, она стала любовницей одного белого Мэйфейра, который жил в Садовом квартале и приходился ей кровным родственником, племянником Я их прямой потомок. Дядюшка Джулиен – вот как его звали. Он позволял своим цветным родственникам называть его дядюшкой Джулиеном, а не мсье, как требовали другие белые.
Эрон насторожился, но постарался не показать вида. Возможно, ему удалось скрыть свои чувства от девочки, но притворяться передо мной было бесполезно. Значит, Лайтнер ничего не рассказал ей о страшных родственниках из клана Мэйфейров, наделенных сверхъестественными силами, – о владельцах старинного особняка в Садовом квартале, целом семействе, за которым Эрон наблюдал в течение многих лет. Много веков назад детективы-экстрасенсы Таламаски начали собирать сведения о Мэйфейрах – а точнее, о Мэйфейрских ведьмах, как мы привыкли их называть, – и составлять досье на них. Нескольким агентам ордена это расследование стоило жизни.
Мне, однако, не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу о правильности принятого Лайтнером решения: этот ребенок не должен узнать об этой семейной ветви от нас, по крайней мере до тех пор, пока Эрон не убедится, что такое вмешательство не навредит обеим сторонам, а, наоборот, принесет им пользу.
Обстоятельства сложились таким образом, что такой момент не настал до сих пор. Насыщенная событиями жизнь Меррик никак не была связана с белыми Мэйфейрами. Поэтому на этих страницах вы не найдете о них ни слова.
А в тот далекий вечер мы с Эроном старательно закрывали свой разум, чтобы сидевшая в кресле маленькая ведьма не смогла прочитать наши мысли.
Не помню, бросила ли на нас взгляд Меррик или нет, прежде чем продолжить.
– Мэйфейры и сейчас живут в том доме, в Садовом квартале, – как бы между прочим заметила она. – Они белые и никогда не общались с нами, разве только через юристов. – Последние слова девочка произнесла с легкой усмешкой, какая обычно возникает на губах взрослых людей при упоминании о служителях закона, потом, тряхнув головой, продолжила: – Юристы приезжали к нам из города, привозили деньги. И некоторые из них тоже были Мэйфейрами. Они же отослали Анжелику Мэрибелл Мэйфейр на север, в хорошую школу. Но потом она вернулась домой, прожила здесь всю жизнь и умерла. Я бы никогда не обратилась к тем белым родственникам, – неожиданно резко заявила Меррик и тут же вновь заговорила прежним ровным тоном: – Надо сказать, что Большая На-нэнн отзывается о дядюшке Джулиене так, словно он досих пор жив, а от других родственников я с самого детства слышала только хорошие отзывы: все кругом говорили, что дядюшка Джулиен был добрым человеком. Похоже, он хорошо знал всех своих цветных сородичей. А еще рассказывали, будто он мог одним взглядом уничтожить любого врага. У меня есть и другие сведения о дядюшке Джулиене, и постепенно я сообщу вам остальное.
