С тех пор как ему исполнилось восемнадцать лет, он ежедневно посвящал работе над рукописью по крайней мере один час в день. Он держал ее в папке, в которой когда-то хранил чистые листы бумаги. Мой хозяин садился на скамейку в парке или за стол в библиотеке, задумчиво щурился, а затем писал строку за строкой — примерно по абзацу в день. У него уже имелось около двухсот аккуратно заполненных страниц, но роман все еще буксовал на пятой главе. Пока хозяин трудился, я сидела рядом с ним или прогуливалась поблизости, наблюдая за ходом его мыслей. Каждая страница была выверенной, подобно стиху. Если сомнения или заботы бренной жизни останавливали его руку, я подхватывала авторучку, стараясь удержать ее на странице. К сожалению, мои пальцы проходили через пластмассу без всякого результата. Позже я все-таки нашла хороший способ для возвращения его внимания обратно к тексту. Стоило мне постучать пальцем по последнему написанному слову, как авторучка снова возвращалась на бумагу, а на губах хозяина появлялась улыбка. Его книга описывала историю двух братьев, сражавшихся за люто враждовавших королей. Действие сюжета происходило в средневековом мире — в богатой и таинственной стране, похожей на Ксанаду.
Иногда мне страстно хотелось обсудить с ним имя второстепенного персонажа, уточнить мотивы главного героя, подкорректировать описание реки или выражения глаз умирающего воина. По ночам, когда мистер Браун спал, я часто мечтала о наших долгих беседах, которые обязательно происходили бы между нами, если бы он мог видеть и слышать меня. Мы двое попивали бы чай или прогуливались на природе, посмеиваясь и обсуждая блестящие идеи. Жаль, но подобное не представлялось возможным. И все же мы ежедневно работали над книгой — это был мой любимый час, — пока однажды мистер Браун внезапно не забросил рукопись… Он повстречал свою невесту.
Они познакомились в лекционном зале, случайно столкнувшись в дверях. Их отношения казались мне ужасно вульгарными. Ее явно зазывные улыбки. Трепет моего хозяина, когда девушка смеялась над его шутками. Глупые извинения при каждом случайном прикосновении. Их сцепленные пальцы, когда она задавала ему какой-то вопрос. Его колено, прижатое к ее бедру, когда они пили кофе за крохотным столиком в пабе. Там было так шумно, что они покинули заведение и отправились на прогулку. Никто из моих прежних хозяев не жил с возлюбленным или возлюбленной. Стыдно сказать, но, когда эта девушка вошла в его жизнь, я испытала ревность. Сначала я притворялась, будто мне не нравится, что забросил работу над рукописью. Затем у меня появились другие оправдания. Из-за возникшей неопределенности я начала пугаться теней и громких звуков. Мне хотелось помешать их отношениям. Однако я должна была признать реальные достоинства его невесты. Она сделала моего хозяина счастливым, хотя и отвлекла неумышленно от написания книги. Будь это в моих силах, я сказала бы ей, что мужчины часто поначалу выглядят идеальными партнерами, но затем вдруг без причины отдаляются и становятся холодными истуканами. Увы! Она влюбилась в мистера Брауна! Я солгала бы, говоря, что ей не стоило рисковать и вверять ему свое сердце.
Из-за любви к моему хозяину я смирилась с ее существованием. Из-за боязни страданий я научилась держаться на расстоянии, когда они проводили время друг с другом. Мое одиночество стало просто невыносимым. Я пыталась воображать, что она была моей дочерью. Эта женщина не имела дурных наклонностей, на которые я могла бы жаловаться. И мне казалось греховным нашептывать на ухо хозяину какие-то гадкие советы. В конечном счете они поженились. В ту пору мистеру Брауну исполнилось двадцать три года, а она была на пару лет моложе его. Я научилась не обращать внимания на муки ревности, которые терзали меня в моменты их близости: например, когда он невзначай щекотал ее, сидя за рулем машины, или когда во время завтрака она укладывала ноги ему на колени. Такая интимность задевала мои чувства. Я принадлежала мистеру Брауну, а он — мне, хотя и не физическим образом. Не так, как он был связан со своей супругой.
Мне пришлось осваивать новые правила выживания. Как только они начинали целоваться, я выходила из комнаты. Прежде чем войти в их спальню, мне следовало проверить, тихо ли там. Мое личное время с мистером Брауном обрело другой смысл. Я научилась ценить часы, которые мы проводили вместе на работе. Однажды я была щедро вознаграждена за столь строгое подчинение правилам. Мистер Браун вытащил свою старую папку, сунул ее в портфель и стал приезжать на работу за час до уроков. С тех пор он снова каждый день писал наш роман, а я стояла за его плечом, пока не приходили первые ученики. Вдохновленная успехом, я смягчилась к новобрачной. Когда та пекла пироги или печенья, я нашептывала ей в ухо свои рецепты, и результат производил впечатление на супруга и на приходивших гостей. Мне казалось, что я была добра к ней, словно ее собственная мать. Но однажды дедушка миссис Браун прислал альбом с ее детскими фотографиями. Вид ребенка с распущенными волосами и ямочками на тыльной стороне ладоней отрезвил меня, будто ушат холодной воды. Ко мне пришло горькое понимание. Я не была ее матерью. Просто страх одиночества принуждал меня играть чужие роли. А на самом деле я выбрала мистера Брауна, а он выбрал ее.
* * *
Теперь мои правила снова менялись, и я боялась этого. Меня увидели! Сидя на пологой крыше маленького дома, пока мистер Браун и его супруга спали внизу на широкой постели, я с тоской смотрела на крючок луны, висевший в сливово-пурпурном небе. Мне хотелось почувствовать, на что может быть похожа открытость для чужих беззастенчивых глаз. Я представляла, как стояла бы перед молодым человеком, который способен видеть меня. И как позволяла бы ему смотреть на себя, сколько угодно. Как он делал это? Неужели наши судьбы были переплетены друг с другом? У меня возникло два противоречивых ощущения. Я боялась оказаться увиденной: это как если бы ты думала, что вышла на улицу одетой, а на самом деле на тебе не оказалось никакой одежды. Другое ощущение — неописуемое влечение к чужому взгляду — удивило меня. Так лоза завивается к солнечному свету в медленном, но прямодушном притяжении тоскующей души. Мне захотелось посмотреть на того странного парня. Захотелось понять, действительно ли он был тем редким человеком, который мог воспринимать нечто невидимое для других людей. Никто не вызывал во мне доселе такого сильного беспокойства, и никто не притягивал меня к себе больше, чем он.
На следующий день, когда та же группа школьников вошла в кабинет мистера Брауна, я удалилась в заднюю часть комнаты. Мне хотелось убедиться, что странный юноша видит меня. В прошлый раз он мог смотреть через мое тело на карту мира или на таблицу с грамматическими правилами. Я решила не гадать. Застыв, как мраморная статуя, в углу между оконной рамой и шкафом, я сохраняла полное спокойствие, чтобы предметы — даже пыль на полу — не шевелились из-за моего присутствия. Ученики входили в класс, подталкивали друг друга, смеялись или слушали звучащую в наушниках музыку. А затем я увидела того юношу с бледным лицом. Он переступил порог и направился к своей парте, стоявшей чуть сзади в среднем ряду.
