Отказываясь встречаться с ней глазами — демон знал, что это причинит ей боль, — он любовался луной и несколькими одинокими бабочками, бросавшими вызов темноте, чтобы найти свою самку. Когда музыка в замке растаяла в вежливых аплодисментах, застрекотали сверчки.
— Выходи за него, если ты этого хочешь, — стоически проговорил он. — Я всегда буду являться на твой вызов, но я буду всего лишь сломанной тенью. Ты можешь распоряжаться моим телом, но не можешь приказывать моему сердцу, — теперь он смотрел на нее и видел, что она прижимает к своей груди золотую карту, скрывая изображение. — Ты любишь его? — Спросил он прямо, уже прочитав ответ по безумному выражению ее лица.
Она ничего не ответила, лишь свет факела засиял в ее слезах.
— Он заставляет твое сердце биться быстрее? — Требовательно спросил Алгалиарепт, и по его телу пробежала дрожь, когда она прикрыла глаза от боли. — Он может заставить тебя смеяться? Подавал ли он тебе новые мысли, как это делал я? Я никогда не прикасался к тебе, но я видел, что ты дрожишь от вожделения… ко мне.
Носком обуви он слегка коснулся круга, и отдернул ногу при протяжном звоне силы. Хотя лицо Кери выражало мучение, круг оставался сильным, даже когда ее грудь вздымалась, а рука вцепилась в платье, сминая прекрасно отглаженную ткань.
— Не рань меня так, Алгалиарепт, — прошептала она. — Я всего лишь хотела попрощаться.
— Это ты отталкиваешь меня, — заявил он с нажимом. Раньше он всегда был скромен. — Я вечно буду молод, и теперь ты заставишь меня наблюдать, как ты стареешь, смотреть, как твоя красота исчезает и твое искусство тускнеет, поскольку ты сковала себя узами лишенного любви брака и холодной кровати.
— Это нормальный порядок вещей, — вздохнула она, но страх в глубине ее глаз усилился, когда она дотронулась до своего лица.
Нежная привязанность к зеркалу всегда была ее слабостью, и он почувствовал волну вновь нарастающего волнения.
— Я буду оплакивать твою красоту, ведь ты могла бы сохранить юность навсегда, — сказал он, учуяв трещину в ее решимости. — Я навечно остался бы твоим рабом.
Изображая депрессию, он резко опустил плечи, его прекрасная осанка стала сутулой.
— Только в Безвременье время замирает, там красота и любовь вечны. Но, как ты сказала, есть порядок вещей.
— Галли, не говори так, — взмолилась она, и он замер, когда она использовала прозвище, которое дала ему. Но его губы разошлись в шоке, когда она поднесла руку почти вплотную к барьеру между ними. Ему стало трудно дышать, глаза широко раскрылись. Он колол орех не тем ножом? Он пытался запугать ее, заставить потерять свою решимость, чтобы найти трещину в ее круге и сломать его, хотя знал, что ее воля останется непоколебимой, даже когда ее мир начнет рушиться. Она не позволила бы своему кругу ослабеть, но что, если бы она сняла его добровольно? Кери была королевской крови, Дульчиэйт. Поколения искушений короны создали женщин, которые не допустят ошибки власти. «Но она могла бы сделать ошибку сердца».
И в тот момент, когда он понял, почему все эти семь лет терпел неудачу, ее взгляд обратился — мимо него — на дворец, переполненный светом и радостью. Ее глаза закрылись, и его охватила паника, когда он увидел, как все рушится. «Дерьмо, она сейчас уйдет».
— Кери, я любил бы тебя вечно, — выпалил он, отнюдь не симулируя горе. «Не теперь. Не теперь, когда я нащупал ее слабое место!»
— Галли, нет, — всхлипнула она, роняя слезы; крошечные синие бабочки порхали вокруг нее.
— Не вызывай меня больше, — потребовал он, чеканя слова без мысли или плана. — Ступай в свою холодную постель. Умри старой и уродливой! Я сделал бы тебя мудрее всех на земле, сохранил бы твою красоту и научил бы таким вещам, о которых даже не мечтали схоласты и ученые мужи. Я буду существовать, одинокий и лишенный ласки, с сердцем, замерзшим после того, как ты показала мне любовь. Лучше бы я никогда не встречал тебя. — Он наблюдал, как она сгибается от рыданий. — Я был счастлив таким, какой я был.
— Прости меня, — она задыхалась, сгорбившись от боли в сердце. — Ты никогда не был просто моим демоном.
— Но теперь это так, — сказал он, заставив свой голос хрипеть. — Не то что бы я когда-нибудь думал, что ты станешь доверять мне. Но показать мне небеса только для того, чтобы отдать их другому мужчине? Я не могу этого вынести.
— Галли…
Он поднял руку, и ее голос прервался рыданиями.
— Это третий раз, когда ты назвала мое имя, — сказал он, давя ногами ставшую теперь красной розу. — Отпусти меня, либо доверься мне. Убери стену, чтобы у меня осталась, по крайней мере, память о прикосновении к тебе, чтобы служить мне утешением, когда я в аду буду оплакивать утрату. Или я просто уйду. Мне безразлично. Я уже сломлен.
На ее лице отразилась мучительная боль, он снова повернулся к ней спиной, развернув плечи, будто он пытался найти новый способ стоять. Позади себя он услышал единственное всхлипывание, — и тишина, поскольку она задержала дыхание. Не было ни топота ее башмачков, как если бы она убежала прочь, ни разрушения сковывающего его круга. Поэтому он знал, что она все еще там.
Его пульс ускорился, и он заставил себя дышать спокойнее. Он ухаживал за самой умной, самой решительной сукой, которую он когда-либо учил темным искусствам, и он любил ее. Или, скорее, он любил не знать, что она сделает в следующую секунду, сложность ее мыслей, которые он все же разгадывал — недоступное сокровище в мире, где у него было все.
— Ты любишь его? — Спросил он, нанося последние мазки на свой шедевр.
— Нет, — прошептала она.
Его руки задрожали, когда в нем забушевал адреналин, но демон отлично совладал с собой. Он дал бы много за то, чтобы знать, какую карту мяла она в своей руке.
— Ты любишь меня? — Спросил он, с ужасом понимая, что никогда прежде не использовал эти особые слова, чтобы обольстить фамилиара.
Молчание было долгим, но потом демон услышал за своей спиной:
— Да. Боже, помоги мне.
Алгалиарепт прикрыл глаза. Его дыхание дрожало, мчась сквозь него, словно пылающая энергия лей-линии. Она уберет свой круг? Он не знал. И когда он почувствовал на своей руке мягкое касание, он подскочил и посмотрел вниз. И увидел синюю бабочку, медленно махающую крыльями возле него.
«Бабочка?», — в шоке подумал он и только потом понял. Она убрала круг вызова, и он даже не почувствовал, как сфера исчезла. «О, Боже», — подумал он, от нахлынувшей волны того, что почти было экстазом, у него едва не подогнулись колени, когда он повернулся к ней и увидел, как она стоит перед ним, взволнованная и полная надежд одновременно. Она выпустила его. Никто и никогда этого не делал. Это было не похоже ни на что из того, что он испытывал раньше, это ломало рамки.
