— Я тут экспресс-почту принес — два письма пришли какое-то время назад, на имя профессора, — сообщил шериф. — Одно — откуда-то из Массачусетса, второе — из-под Мэдисона. Я подумал, назад отсылать не стоит. Ну и захватил с собой, заодно с ключами. Уж и не знаю, чего вы, парни, тут найдете. Мы с ребятами весь лес прочесали — никаких следов.
— Не все вы им сказываете, — ухмыльнулся метис.
— Так больше и рассказывать нечего.
— А как насчет той резной штуковины?
Шериф раздраженно пожал плечами.
— Черт тебя дери, Питер, с исчезновением профессора она никак не связана.
— А проф меж тем ее зарисовал, нет?
Будучи приперт к стене, шериф неохотно признался, что двое людей из его отряда в самой чаще леса наткнулись на огромную плиту или каменную глыбу, всю заросшую, покрытую мхом. На камне обнаружилось странное изображение, по всей видимости, столь же древнее, как и лес, — вероятно, работы какого-нибудь первобытного индейского племени, что некогда населяли северный Висконсин — еще до индейцев дакота, сиу и виннебаго…
— Никакие это не индейцы рисовали, — презрительно фыркнул Старый Питер.
Пропустив его реплику мимо ушей, шериф продолжал. На рисунке изображалось некое существо, но никто не мог определить, какое именно: явно не человек, но, с другой стороны, и не лохматый зверь. Более того, неизвестный художник позабыл пририсовать лицо или морду.
— И еще там были две такие тварюки, — не отступался метис.
— Не обращайте на него внимания, — отмахнулся шериф.
— Что-что там было? — насторожился Лэрд.
— Просто тварюки такие, — захихикал метис. — Хе-хе-хе! Иначе и не скажешь — не человек, не зверь, тварюка, она тварюка и есть.
Кауэн был явно раздосадован. Он внезапно сделался резок и едва ли не груб, велел метису придержать язык, а нам объявил, что буде он нам понадобится, так он завсегда у себя в офисе в Пашепахо. Как именно с ним связаться, он не объяснил, а телефона в домике не было. Поверья того края, куда мы так решительно вторглись, он, по всей видимости, и в грош не ставил. Метис взирал на нас с флегматичным бесстрастием, время от времени хитровато усмехался, а его темные глаза оценивающе, с живым интересом разглядывали наш багаж. Лэрд то и дело ловил на себе его взгляд, но всякий раз Старый Питер неторопливо отворачивался. Шериф продолжал рассказывать: записи и рисунки пропавшего без вести лежат на его рабочем столе в большой комнате (она занимала почти весь первый этаж домика), там, где он их и нашел; они — собственность штата Висконсин и должны быть возвращены в офис шерифа, как только мы закончим с ними работать. На пороге Кауэн обернулся и на прощанье выразил надежду, что мы тут надолго не задержимся, потому как, «не то чтоб я верил в разные там завиральные идеи — просто нездоровое это место для тех, которые сюда приезжают».
— Полукровка что-то знает или подозревает, — тут же объявил Лэрд. — Надо как-то с ним пообщаться, когда шерифа рядом не окажется.
— Но ведь Гарднер писал, что ежели нужна какая-то определенная информация, то из метиса и словечка не вытянешь?
— Да, но он же и указал способ развязать ему язык. «Огненная вода».
Мы взялись за работу: обустроились, разобрали запасы продовольствия, установили диктофон, словом — приготовились провести тут по меньшей мере две недели. На этот срок запасов оказалось больше чем достаточно, а ежели мы задержимся дольше, то всегда сможем съездить в Пашепахо и докупить провианта. Более того, Лэрд привез целых две дюжины цилиндров для диктофона, так что их должно было хватить на неопределенный период времени, тем паче что мы рассчитывали их использовать, только пока спим, то есть очень нечасто: мы условились, что пока один из нас отдыхает, второй будет нести вахту. Понятное дело, такого рода договоренность не всегда удается соблюсти — так что и диктофон тоже пригодится. За материалы, принесенные шерифом, мы взялись не раньше чем устроились на новом месте, а до тех пор имели все возможности ощутить характерную атмосферу места.
Ибо над домиком и окрестностями и впрямь нависала странная аура — воображение тут было ни при чем. И дело не только в угрюмой, почти зловещей неподвижности, и не только в высоких соснах, подступающих к самому домику, и не только в иссиня-черных водах озера; нет, было нечто еще: приглушенное, почти угрожающее ощущение настороженного ожидания и отчужденной, зловещей уверенности — представьте себе сокола, который неспешно кружит над добычей, которая, как он знает, не ускользнет от его когтей. И ощущение это не было мимолетным: оно дало о себе знать почти сразу и нарастало с неотвратимым постоянством в течение часа или около того, пока мы хлопотали по дому. Более того, оно проявлялось так явно, что Лэрд походя сослался на него, как будто давным-давно с ним смирился и знал, что смирился и я! И однако ж никакой зримой причины к тому не было. В северном Висконсине и в Миннесоте — тысячи озер, подобных Рикову озеру. И хотя многие из них находятся не в лесах, лесные своим видом не слишком отличаются от здешнего; так что ровным счетом ничего в здешнем ландшафте не содействовало удручающему ужасу, который словно накатывал на нас извне. Напротив, пейзажи, казалось бы, наводили на мысли прямо противоположные: под полуденным солнышком старый дом, и озеро, и высокий лес вокруг создавали картину отрадного уединения — отчего резкий контраст с неосязаемой аурой зла обретал подчеркнуто страшную остроту. Благоухание сосен и озерная свежесть тоже подчеркивали неуловимо угрожающий настрой.
Наконец мы обратились к материалам, оставленным на столе профессора Гарднера. В срочной бандероли обнаружились, как и ожидалось, книга Г. Ф. Лавкрафта «„Изгой“ и другие рассказы», высланная издательством, и фотостатические копии рукописи и печатных страниц из «Текста Р’льеха» и «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна — по всей видимости, в дополнение к первой порции документов, отосланных профессору библиотекарем Мискатоникского университета. Среди бумаг, принесенных назад шерифом, мы обнаружили страницы из «Некрономикона» в переводе Олауса Вормиуса, а также из «Пнакотикских рукописей». Но не эти страницы, по большей части для нас непонятные, привлекли наше внимание. А обрывочные заметки, сделанные рукой профессора.
Было понятно, что профессор успел записать не более чем вопросы и мысли, приходившие ему в голову, и, в то время как особой цельности в этих заметках не наблюдалось, ощущалась в них своеобразная пугающая многозначительность, обретающая грандиозные масштабы по мере того, как становилось очевидным, сколько всего он не записал.
