Джон Верралл хотел только одного — бежать отсюда. Он не осмеливался ни о чем думать, пока не окажется подальше от этого места. Но где можно скрыться от невидимого?
— Что это было? — спрашивал он себя, снова ступая на землю, прогретую солнцем, уже зная ответ. Но как могут мертвые возвращаться? Все их сношения с внешним миром закончены. Они тихо лежат под землей, и только смятенное воображение живущих может заново связывать их с ночью и днем, с солнечным светом или морским туманом. Ему, Джону Верраллу, нужно просто покрепче взять себя в руки, чтобы страхи исчезли. Он говорил о бедной Патси, но что-то, по-видимому (она всегда была нервная и легко возбудимая), испугало ее, и она бежала от этого, до последней секунды не догадываясь, что лестница просто обрывалась. Любой здравомыслящий человек объяснил бы простым совпадением то, что она встретила свою смерть именно здесь.
В нескольких сотнях ярдах от замка пролегала тропинка через болота к морю, и там были ребятишки, которые шли купаться, и парочки, прогуливавшиеся и сидевшие в тени ив у канавок. Предсмертный вой Патси все еще стоял у него в ушах, и ему отрадно было слышать звук человеческих голосов и смех, и знать, что если б он подошел к одной из этих обычных веселых компаний и попытался рассказать им об ужасе, который ворошился во тьме его сознания, точно животное на мягких лапах, неслышными скачками преследующее свою жертву в ночи, они решили бы, что он не в себе. Он возвращался домой через залитые солнцем поля, полный решимости не поддаваться невидимой силе, в которую он отказывался верить. Харриет, удивленная тем, что он так быстро вернулся, поинтересовалась, где Патси, и он сказал ей, что собака убежала куда-то охотиться на кроликов в кустах утесника; такое часто случалось, и она всегда находила потом дорогу домой. Он лишь отчетливее представил бы себе ту минуту, если б заговорил о ней, и чудище на мягких лапах еще больше насторожилось бы…
Но Патси не вернулась в тот вечер, и смутно, в обрывочных снах, он видел себя взбегающим по ступенькам нескончаемой лестницы, преследуемым чем-то невидимым и неразличимым. Наутро один из рабочих, посланных в замок, чтобы установить надежное ограждение по его указанию, догадался по имени на собачьем ошейнике, кому она принадлежала, и принес маленькое искалеченное тельце домой.
Затем на какое-то время грозное нашествие приостановилось. Лето прошло, и ни разу больше страх спазмами не сжимал ему горло. Так он и думал: человеку достаточно запретить страхам проникать в душу, и они перестанут терзать его. Неделя спокойно текла за неделей, и постепенно Джон Верралл начал позволять себе оглядываться — с чувством торжества от преодоленной опасности — на те два-три дня, когда он был на грани паники, воображая, будто мог вернуться дух женщины, которая спала вечным сном под новым великолепным памятником на кладбище на холме. Ужас этот сам порождал свои призраки. «Вот и видно, какие шутки способны сыграть с человеком нервы, если только позволить им распуститься, — размышлял Джон, поспешно направляясь к церкви в это октябрьское утро. — Ну и сюрприз будет для тех, кто придет сегодня на богослужение!»
Сюрприз произвел должный эффект, и в церкви началась суматоха, когда впервые было прочитано оглашение о предстоящем браке между Джоном Верраллом, вдовцом, и Харриет Кокс, девицей, «оба из этого прихода». Он сидел на скамье рядом с сестрой, которая предлагала переехать к нему жить после смерти жены, и почти чувствовал, как она застыла от удивления и возмущения. Конечно, прошло всего шесть месяцев с тех пор, как с Кэролайн произошло это ужасное несчастье, но что проку от ожидания?
Джон Верралл смотрел прямо перед собой, пока зачитывали оглашение. Он ощутил легкое прикосновение к своей руке, над самым запястьем, и обернулся к пустому сиденью слева. Там стояла Кэролайн, и она повернулась к нему лицом, и провела кончиком языка по верхней губе, и приоткрыла рот, точно собираясь заговорить. Видение было кратким, как вздох, и исчезло.
Лоб его стал холодным и липким от пота, но он тут же снова овладел собой и собрал всю силу воли, чтобы не поддаться страху. Он вместе со всеми пропел псалом, вслушивался в слова молитв, и вскоре толпа повалила из церкви под торжествующий гром органа. Обычно он ненадолго задерживался у выхода, чтобы перекинуться словечком со знакомыми, и сегодня кое-кто из друзей пожал ему руку, поздравляя и желая счастья, но они были как-то сухи, — показалось ему, — будто сюрприз этот вовсе не был для них приятен. Однако это не слишком его волновало; нечто другое взывало к нему, требуя внимания. Призрак был только еще одной шуткой, которую сыграло с ним его расстроенное воображение, внезапной нервной конвульсией, вызванной объявлением о его скорой свадьбе. Священник спросил, не известно ли кому-нибудь о каком-либо препятствии к браку… Тут он почувствовал нечто странное, словно бы холод или онемение в руке, над левым запястьем, и отвернул рукав пиджака. На том самом месте, где он ощутил прикосновение, остался след, уже побледневший, отчетливый по форме, точно отпечатки трех пальцев.
День выдался холодный, морской туман постепенно наползал на болота, и он решил остаться дома и заняться счетами за месяц, которые завтра должны быть представлены в Городской финансовый комитет. Он просмотрел список расходов: было несколько крупных сумм, истраченных на подведение водопровода к новым домам на окраине города; была также замена газовых труб на одной из улиц; была еще колонка различных мелких расходов, среди которых значилась установка прочного ограждения на вершине лестницы в замке…
Он поднялся. Для того чтобы побороть страх, проявившийся сегодня утром в видимой форме и шевелившийся где-то в глубине подсознания, нет ничего лучшего, чем еще раз пойти в замок и уничтожить его на том самом месте, которое его породило. Страх этот снова выпустил свои щупальца, и он должен обрубить их под корень, или не знать ему больше покоя. Морской туман был еще совсем прозрачен, он не рискует заблудиться, если выйдет прямо сейчас, и, крикнув Харриет, что пойдет прогуляться на полчасика, он отправился.
Через десять минут он был уже у входа в замок и, обойдя вокруг башни, подошел к вырубленной в стене лестнице. Он стал подниматься, и с каждым шагом росла его уверенность; ни малейшего отзвука страха не отдавалось в нем, и он знал, что все, что произошло здесь, умерло и похоронено. На вершине стояло ограждение; работа была сделана на совесть — деревянные брусья были плотно и прочно вбиты в каменную кладку, и он для проверки навалился на них всем телом. Затем спустился по лестнице быстрой легкой походкой и вышел из замка.
