Не быть камнем. Не быть тростником…
Хаидэ подняла руку и ударила в медный гонг подвешенной рядом колотушкой в виде сатира. Резкий и одновременно ноющий звук заглушил все еще звучавший в голове голос.
— Да, моя госпожа. Вот одежды, среброликая. Посмотри, какой цвет! Твои лилейные плечи затмят вечернее солнце, оно от зависти свалится в яму. До завтрашнего утра, моя госпожа!
— Мератос, оставь складные речи певцу. Вы нагрели мне ванну?
— Да, Артемиде подобная дева!
— Мератос! Звать кузнеца?
Девочка хихикнула и склонила голову, почти утыкая лицо в кипу пышного льна, лежавшего на руках. Бочком пройдя к дальней стене, раскинула на ложе одежды и встала, не отводя глаз от золотых зигзагов орнамента по пестротканым складкам. Маленькими руками мяла край своего хитона, коротенького и выгоревшего.
— Пойдем, Мератос. А на трапезе будешь прислуживать мне вместо Анатеи, поняла? И потому я дарю тебе свое зеленое платье, которое с белой и синей каймой. Ты же не будешь стоять за моим клине в детских тряпках, в которых лазаешь на оливу!
— Пусть Гестия всегда баюкает тебя в своих сильных руках, моя добрая госпожа! Спасибо тебе!
Хаидэ улыбнулась радости девочки. Той придется подшить подол хитона, она еще не выросла, как надо, но бегать в детских одеждах уже ни к чему. Время идет. За радостью придут слезы. Теренций уже посматривал на Мератос и несколько раз прихватывал ее за бедро, когда приходил и, развалясь в кресле, толковал с Хаидэ о делах. Он не возьмет ее сам, но по взгляду, каким оценивал стати маленькой рабыни, Хаидэ знала, подарит на ночь кому-то из своих веселых друзей. Как уже было не раз с теми, кто повзрослел раньше. Она могла бы защитить юную рабыню, но жизнь есть жизнь и Хаидэ не слепа. Видя взгляды мужа, они видела и другие, какие бросает Мератос на шумных собутыльников Теренция. Кто-то из них подарит ей колечко, а другой — ожерелье. И родившийся у Мератос сын получит денег на то, чтоб учитель в доме обучил его нужным вещам, а Хаидэ проследит, чтобы девочку не обижали чрезмерно.
Ванна, полная теплой воды, пахла степными травами и старая Фития ходила тут же, готовя покрывала и доставая из сундука в углу притирания и мази для кожи. Перед вечером в дом придут важные гости, — сегодня в гавани Триадея суда из метрополии, — а по дороге они были в столице колонии, теперь трюмы их полны груза, а рты гостей — новых известий. Хаидэ нужно долго сидеть рядом с мужем, на высоком сиденье в гостевой галерее, кивать и улыбаться. А потом мужчины соберутся на пиршество в мужском зале, и она сможет уйти в гинекей, поужинать, слушая флейтисток, которым велит играть как можно громче, чтоб заглушить пьяные крики и женский смех.
Поймав рукой плавающие лепестки алого шиповника, она откинула голову на мраморное изголовье, закрыла глаза. Пусть бы флейтистки были уже здесь. Дом пока еще тих, но голоса в голове все говорят и говорят что-то о камнях и тростнике. И это тревожит, будто открылась старая рана. Как те раны, что получали в степи без выбора мальчишки и девочки дикого племени, обучаясь защищать себя от чуждого мира.
Мальчишки и девочки, сидевшие на обрыве над зеленой водой мелкого моря в день отдыха перед тем, как разойтись по указанным обычаями лагерям и стоянкам.
Над обрывом сели отдышаться, разглядывая сверкающие на спинах волн солнечные блики. А потом полезли вниз, съезжая по глинистым осыпям. Скатились на желтый крупный песок. Сидели среди островков глиняной плоской крошки, зачарованно глядя на суетливые пенки прибоя.
Хаидэ вскочила первая. Побежав к воде, зачерпнула в горсть, плеснула в лицо и рассмеялась, облизнув соленые губы. Запрыгала по мокрому песку, скидывая шапку, что болталась за спиной, рубаху, потертые штаны, мягкие сапожки. Сверкая незагоревшей белой кожей, забежала по коленки в прозрачный прибой.
Трое, поворачивая лица, следили, как шлепает она взад и вперед, нагибаясь и разбрызгивая воду загорелыми по локоть руками. Повернула к ним лицо — темное над светлыми плечами:
— Ну? Давайте!
Дети завозились, скидывая одежки. Пошли к воде. Мальчики — с загаром по пояс — все лето в стойбище в одних штанах.
Мочили ноги, шепча охранные слова и складывая ладони горстями. Осмелев, Пень забрел по колени в воду. И, под визг Крючка, стоявшей по щиколотку в прибое, Ловкий и Хаидэ опрокинули здоровяка. Пень барахтался, нахлебавшись соленой воды. А потом, огромной ящерицей подобравшись, ухватил за ногу Крючка, утащил поглубже.
Долго плескались на мелководье. Плавать никто не умел. Да и чудовищ остерегались, поглядывали в сторону глубины. Потом, выбравшись на берег, валялись на песке, вольготно раскидав руки и ноги.
Пень вспомнил, наконец, о своем голоде. Ловкий, пришуривая и без того узкие глаза, велел девочкам набросить рубахи на плечи — чтоб не ожгло солнцем. Пень и Крючок остались разводить костер. А Хаидэ с Ловким, бродя в воде у скалы, наковыряли ножами ракушек. Складывали в шапку Ловкого, уносили и высыпали на песок глянцево-черной кучей. Потом, сидя на корточках, раскладывали раковины на плоских камнях наспех сложенного очага. Ждали, когда раскроются створки. Отворачивая от невидимого жара лица, подцепляли веточками между створок — Хаидэ научила — и, обжигая пальцы, доставали тугие желтые комочки. Ели, блаженно жмурясь, хрустя песком на зубах.
Наелся даже Пень. А Крючок, удивленно взвизгнув, выплюнула на ладошку и показала всем — жемчужина! Размером с треть ноготка ее мизинца. Неровная, светло-серая. Не такая, как в низках речного жемчуга, что дарили юноши племени своим любам, выменивая у речных племен на молоко и вяленое мясо. Но — сама нашла!
Пришлось набрать ракушек еще. Крючку везло больше всех. И ребята, переглянувшись, высыпали в худые руки и свои находки.
— Ой, — сказала девочка растерянно, глядя на переливающуюся горку в ладошках, — серьги будут! Длинные!
Ловкий коснулся запачканного сажей локтя Хаидэ. И сказал в придвинутое ухо, шевеля губами светлые пряди:
— Я тебе тоже там сделал. В волосах носить. Вечером отдам.
Хаидэ искоса глянула на темную бровь в соленой морской испарине, нос с кривой горбинкой — упал с лошади, давно уж, на приподнятую скулу. Кивнула, улыбнувшись.
Отдохнув от еды, купались еще. Обсохли и долго валялись на горячем песке, лениво переползая за уходящей тенью нависающей над песком скалы. Прячась в тени, выставляли на солнце то руки, то ноги, то покрасневшие крепкие задницы.
Рассказывали страшные истории. Косясь на воду, о чудовищах из моря. О степной женщине в венке из полынника и колючих веток, что приходит безлунными ночами и забирает в мужья самых смелых охотников степных племен. О темной звезде, что является в черном небе, если у кочевника мысли злые, и уводит все племя в гиблые места.
