И все же, несмотря на приветливое солнечное утро, поселок выглядел так же мрачно, что и накануне, в сумерки. Первые поколения обитателей этих мест поселились здесь не одно столетие назад, и тогда же было построено большинство домов, составляющих нынешний Данвич, который за все эти годы превратился в жалкое скопище уродливых темных лачуг, зажатых между Мискатоником и почти отвесным склоном Круглой Горы. Казалось, время остановило здесь свой бег, так и не переступив порога двадцатого столетия. Веселый свист застыл у Эбнера на губах. Стараясь не смотреть на разваливающиеся под тяжестью веков строения, он быстро зашагал в сторону старой церквушки с ее единственной на весь Данвич универсальной лавкой, такой же грязной и неухоженной, как и сам поселок.
Зайдя в лавку, Эбнер спросил молока, яиц, кофе и ветчины. Однако лавочник, неопределенного возраста человек с худой, изборожденной морщинами физиономией, не торопился его обслужить. Он внимательно посмотрел на своего утреннего посетителя, явно выискивая в его лице знакомые черты. Постепенно на его непроницаемом лице появилось некоторое подобие улыбки.
— А ведь ты Уэйтли, как пить дать Уэйтли. Меня-то ты, верно, не знаешь, а? Я Тобиас, родственник твой, стало быть. А ты чей же будешь, приятель?
— Я Эбнер Уэйтли — внук Лютера, — сухо ответил Эбнер, у которого не было ни малейшего желания разговаривать с этим неприятным типом.
При этих словах лицо лавочника враз посуровело.
— А, так ты парнишка Либби — той самой, что вышла за кузена Иеремею. Где сейчас твоя родня — небось, сгинули все вслед за Лютером? Ты-то сам не думаешь ли начать выкидывать ваши семейные штучки?
— Не понимаю, о чем вы говорите, — озадаченно произнес Эбнер.
— Не понимаешь — ну и не надо, — хмыкнул лавочник. — Так я тебе сразу все и рассказал.
Больше Тобиас Уэйтли не проронил ни слова. Завернув Эбнеру продукты и взяв у него деньги, он демонстративно отвернулся к окну, всем своим видом показывая, что ему нет никакого дела до посетителя. Однако, направляясь к выходу, Эбнер чувствовал на себе его исполненный неприязни взгляд.
Яркое утро будто враз померкло для него, хотя солнце все так же продолжало сиять с безоблачных небес. Он поспешно свернул с главной улицы и почти бегом направился в свой угрюмый дом на берегу Мискатоника.
Поглощенный нерадостными мыслями, он не сразу заметил, что у веранды его дома стоит ужасающе старая повозка с запряженной в нее дряхлой клячей, которую держит под уздцы худенький темноглазый мальчуган. В повозке сидел сурового вида седобородый старик; едва завидев приближавшегося Эбнера, он подозвал к себе мальчика и, опираясь на его плечо, стал осторожно спускаться на землю.
— Это наш прадедушка Зебулон Уэйтли. Он хочет поговорить с вами, — сказал мальчишка подошедшему Эбнеру.
«Боже мой, так значит, это Зебулон. Как же он постарел», — подумал Эбнер, разглядывая старика. Зебулон приходился родным братом покойному Лютеру и сейчас оставался единственным уцелевшим представителем старшего поколения Уэйтли.
— Прошу вас, сэр, — почтительно сказал Эбнер, подавая руку старику.
— Это ты, Эбнер, — произнес тот слабым дрожащим голосом и, вцепившись в руку молодого Уэйтли, неуверенно заковылял к дому. Мальчик поддерживал его с другой стороны. Дойдя до крыльца, старик глянул на Эбнера из-под кустистых седых бровей и тряхнул головой: — Я бы не прочь присесть.
— Принеси стул с кухни, мальчик, — приказал Эбнер.
Мальчишка бегом поднялся на крыльцо и исчез в доме. Вскоре он показался снова, неся в руках грубо сколоченный стул. Старик осторожно уселся на него и некоторое время молчал, тяжело дыша, — видно, даже эти несколько шагов от повозки до крыльца дались ему с трудом. Наконец он поднял глаза на Эбнера и внимательно осмотрел его с ног до головы, задержав взгляд на костюме своего внучатого племянника, так непохожем на его домотканую одежду.
— Зачем ты приехал сюда, Эбнер? — спросил он наконец, и Эбнер поразился его голосу. Он был ясен и тверд — от недавней дрожи в нем не осталось и следа. Не дряхлый старец, но умудренный долгой жизнью муж сидел сейчас перед Эбнером, ожидая ответа на свой вопрос.
Коротко и четко Эбнер объяснил причину своего приезда.
— Эхе-хе, — покачал головой Зебулон, выслушав его. — Стало быть, ты знаешь не больше других и даже поменьше некоторых. Лютер, Лютер… Одному Богу ведомо, кто он такой и зачем явился на этот свет. А сейчас Лютер умер и переложил все это на тебя… Эбнер, я каждый день молю Всевышнего, чтобы он поведал мне, зачем Лютер отгородился от всего Данвича в этом доме и запер Сари, когда она вернулась из Иннсмута, но Всевышний не дает мне ответа и уж, видно, не даст никогда. Но я скажу тебе, Эбнер: за этим кроется что-то ужасное, да, ужасное… И не осталось никого, кто бы осмелился винить в том Лютера, а не бедняжку Сари… Ох, Эбнер, будь осторожен — тут дело нечисто.
— Я намереваюсь только исполнить волю деда, — сказал Эбнер.
Старик кивнул головой, но глаза его выражали тревогу.
— Как вы узнали, что я приехал, дядя Зебулон? — спросил Эбнер.
— Я знал, что ты приедешь… Слушай меня, Эбнер, слушай внимательно. Ты ведь тоже Уэйтли — так знай, что наш род проклят Богом. Все Уэйтли сейчас в аду и якшаются там с дьяволом, да и когда они еще жили на земле, дьявол был их другом. Они могли вызывать с небес ужасных тварей, и те слетались на их зов, да так, что воздух свистел, как во время урагана. А еще они общались не то с людьми, не то с рыбами — нет, эти твари были ни то, ни другое, но жили они в воде и могли плавать очень далеко аж в открытое море. А то еще были там другие твари — те вдруг вырастали в одночасье и своим богомерзким обликом приводили в дрожь всех, кто их видел… Охо-хо, а что случилось тогда на Часовом Холме с Уилбером, сынком Лавинии, а потом еще у Часового Камня с другими Уэйтли — Боже, меня дрожь пробирает, едва я только вспомню об этом…
— Будет вам, дедушка, изводить себя понапрасну, — сказал мальчик с неожиданной строгостью в голосе.
— Не буду, не буду, — ответил старик дрожащим голосом. — Это все уже забыто — только я о том и помню, да еще те люди, что сняли с дороги знаки, — ну, знаки, что указывали, как проехать к Данвичу. Они сняли их и сказали, что это слишком ужасное место и его надо забыть…
Сокрушенно покачав головой, Зебулон умолк.
— Дядя Зебулон, — сказал Эбнер. — Я ни разу не видел тетю Сари.
— Конечно, мой мальчик, — она ведь сидела взаперти. Твой дед закрыл ее в той комнате еще до того, как ты родился, сдается мне.
— Зачем?
— Одному Лютеру это ведомо — да Всевышнему. Но Лютера больше нет с нами, а Всевышний, похоже, давным-давно и думать позабыл о Данвиче.
