Павел ещё дважды вёл себя, как вандал: мучил звонок, колотил кулаком в высокую дубовую дверь. В конце концов, сдался: после каждого музыкального трезвона, тишина словно бы озлоблялась, делалась всё плотней, тяжелей, — она не просто оборонялась — она переходила в наступление. Уйти ни с чем управдом не мог, но действовать решил по-иному. Как завзятый школьный хулиган, он воровато огляделся по сторонам, громко прокашлялся для храбрости — и, наследив с краю мокрой клумбы, в три перепрыга, подобрался к ближайшему освещённому окну на первом этаже.
Окно было занавешено. Соседнее — тоже. Роскошные занавеси защищали все нижние окна от любопытных глаз.
Павел чертыхнулся — и отправился в обход дома. Завернув за первый же угол, пожалел, что затеял эту экспедицию. Если фасад смотрелся молодцом, то боковые стены были изрядно запущены: грязноваты, а кое-где и покрыты лёгким налётом мшистой плесени. Должно быть, справа и слева от дома располагались хозяйственные постройки. Разглядеть их удавалось с трудом — фонарей на них не хватило, а может, ненужное освещение попросту отключили. Павлу в нос последовательно бросились несколько запахов: бензина и отработавших механизмов, испорченной пищи и, наконец, лошадиного пота. Учитывая, что, при появлении последнего, раздалось и тихое ржание из невысокой деревянной постройки неподалёку, Павел решил, что отыскал конюшню. И всё-таки его не покидало желание пробраться в дом. Свет, как вскоре выяснилось, горел только в окнах фасада. Боковые окна дома оставались тёмными, за исключением одного, закрашенного изнутри белой краской. Оттуда струился совсем тусклый свет, словно там теплилась лампа дежурной сигнализации, или что-нибудь в этом роде. Управдом остановился перед окном. Именно из него пахло какой-то продовольственной гнилью — скорее всего, испортившимися овощами. Павел костяшками пальцев деликатно пробарабанил по стеклу. На нервах подождал ответа — не дождался, чему даже был рад: вряд ли у него получилось бы внятно объяснить человеку за окном, если б таковой там оказался, что он, пришлец, делает в кустах, зайдя особняку в тыл. Павел слегка надавил на раму. Бесполезно! Шпингалет удерживал окно. Шпингалет? Только один, а не два — сверху и снизу? Павел перепроверил своё открытие. Действительно, нижняя часть окна легко поддавалась нажиму. Окно открывалось вовнутрь, потому, поднажав, Павел даже разглядел белый пластик подоконника в образовавшуюся щель. Он шумно выдохнул, чувствуя, как накатывает отчаянная бесшабашность — в который раз за пару истекших дней — и резко ударил открытой ладонью по верхней части окна.
Расчёт Павла был прост: он надеялся, что шпингалет вылетит от удара. Но всё оказалось ещё проще. Вероятно, даже на верхнюю задвижку окно было закрыто кое-как. От удара оно распахнулось, при этом не послышалось ни намёка на хруст вырванных «с мясом» крепёжных винтов.
Тошнотворная вонь ударила в нос, как вполне материальный кулак. Павел скорчился под окном, закрываясь рукавом. Когда он, слегка пообвыкнув, поднял глаза вверх, — встретился взглядом с огромным рыжим котом, покидавшим дом. У Павла хватило ума понять: кот — всего лишь кот, а не демон и не призрак, сотканный из протоплазмы. Кот же рассмотрел взломщика внимательно, но долее задерживаться не стал и исчез в саду.
Управдом распрямился в полный рост и, наконец, разглядел то место, куда прорубил себе окно. Перед ним была самая обыкновенная кухня. Ну, конечно, не вполне обыкновенная: изобилие хромированной кухонной техники наверняка поразило бы воображение среднестатистической московской хозяйки. Павел же и вовсе не понимал, для чего поварам всё это великолепие. Кстати, ни одного человека в белом колпаке и переднике, да и вообще ни одного человека, на кухне не наблюдалось. Кухня казалась бы вымершей, если б не пилькание лампочки холодильника. Здоровенный морозильный агрегат стоял в дальнем углу, и его дверь, — настолько высокая, что взрослый человек среднего роста мог бы войти в неё, не наклонив головы, — была распахнута настежь.
Управдом подтянулся на руках, перекинул ногу через подоконник, слегка поморщившись от боли, — и спрыгнул на пол кухни. Тут же его кроссовок прошелся юзом по чему-то склизкому; он с трудом сохранил равновесие и удержался на ногах, ухватившись за монолитный, каменный на ощупь, стол. От толчка со стола на пол свалился огромный нож для мяса. Металл зазвенел, словно колокольный набат. Однако Павел, начав действовать, обрел куда большую уверенность, чем имел ещё совсем недавно, стоя перед парадным входом и разминаясь с кнопкой электрозвонка. Он даже сумел отыскать выключатель и немедленно щёлкнул им, после чего кухню залил ослепительный свет.
Стало воистину светло, как днём. Лампы, освещавшие помещение, были установлены так хитро, что, казалось, ни один предмет здесь не отбрасывает тени. В этом, почти хирургическом, свете картина, открывшаяся перед Павлом, не только удручала, но и пугала.
Всюду на кухне гнила и источала вонь еда. Часть её наверняка прошла, как сказали бы кулинары, термическую обработку — относилась к категории готовых блюд. Другая часть представляла собою полуфабрикаты. Но всё, без исключения, съестное основательно сгнило и протухло. Толстые сырые стейки с сахарной косточкой посередине, разложенные по гранитной столешнице; гороховый, с копчёностями, суп на плите; что-то вроде грибной запеканки в высоком глиняном горшочке — в открытом духовом шкафу. Почему-то открыта была и дверца мусоропровода, и оттуда воняло гнилыми арбузными корками и заплесневевшим лимоном. В общем, источников запаха хватало; учитывая, сколько их вылезло на глаза, общая тошнотворность кухонной атмосферы могла считаться умеренной. Над мусоропроводом роились мухи, а в стейки вгрызались отвратительные белые черви.
Дивясь собственной выдержке, Павел нашёл в себе силы удивиться последнему обстоятельству: даже в порченом мясе черви не завелись бы через несколько минут или, даже, часов после появления «запашка». Следовательно — стейки гнили на столешнице, как минимум, несколько дней.
Управдом похолодел: он отчётливо уяснил для себя, что ничего хорошего в этом богатом доме его не ждёт. И всё-таки он повернул ручку кухонной двери и ступил в тёмный коридор. Что гнало его вперёд — он бы и сам себе не сумел ответить. В одно ухо словно бы нашёптывало трусливое Павлово «я»: «Беги, оставь это место! Отправляйся в гараж, в конюшню, в сад — куда хочешь, только выберись из этих стен!» А голос, шептавший в другое ухо, принадлежал дерзости, — и её, как оказалось, у Павла ещё хватало: «Ты уже здесь! Ты уже взломщик! Так неужели ты уйдёшь, ничего толком не разузнав?»
