Удар пришелся в предплечье правой руки, занесенной для нового удара. Шляхтин невольно разжал кулак. Кастет, звякнув, закатился под верстак. Теперь физрук был безоружен, но, обладая отличной реакцией, он мгновенно подхватил тяжелую дубовую киянку и приготовился к нападению.
Осипов понял: придется биться до конца, живым его не выпустят. Хотя и не видя своего противника, он уже понял, что перед ним Шляхтин. Попробовать его обмануть?
– Ты зря это делаешь, – как можно более миролюбиво начал он, – даже если убьешь меня, далеко тебе не уйти. В редакции знают, что я пошел в школу. А твоя фамилия записана у меня в перекидном календаре…
Шляхтин молчал, медленно, как бы пританцовывая, передвигаясь по мастерской, выбирая момент для нападения.
– Ты понял, урод!!! – заорал Осипов. – Тебя все равно найдут!!!
– А вот тебя не найдут, – услышал он спокойный голос. – Никогда.
И в это мгновение раздался истошный визг под ногами физрука. Он пошатнулся и пинком отшвырнул визжащий комок.
«На крысу наступил», – понял Осипов и, ни секунды не медля, нанес удар в темноту.
Молоток попал во что-то мягкое. Раздался истошный вой. Шляхтин выронил фонарик и метнулся за дверь. Осипов подхватил фонарик и бросился следом. Луч вырвал из мрака бегущий силуэт, который подскочил к закрытой двери и ворвался внутрь. Осипов последовал за ним. В нос ударил тяжелый запах кислоты. Светя левой рукой, Осипов занес правую для нового удара. Физрук стоял спиной к нему возле какого-то стеклянного чана, закрыв лицо руками. Потом он повернулся, отнял одну ладонь и, словно слепой, сделал шарящее движение. Скачущий луч высветил залитое кровью лицо и багровый пузырь на месте правого глаза. Не раздумывая, Осипов что есть силы толкнул Шляхтина прямо в чан. Мгновенный вопль потряс, казалось, все здание и тут же стих, следом послышалось негромкое шипение. Дрожа всем телом, Осипов направил луч фонаря на чан. Физрук медленно покачивался в ванне с кислотой. Едкий парок поднимался от его тела.
Разинув от ужаса рот, Осипов с минуту стоял, застыв как истукан, потом очнулся и опрометью бросился к выходу из подвала. Дверь оказалась открытой… Он «взлетел» в вестибюль школы и заметался по нему, механически повторяя:
– Где тут у них телефон… Где тут у них телефон…
1940 год. Югорск
Ослепительная вспышка молнии. Гром. Но не грохот, а шорох, будто змея проползла по могиле. Разум вырван безжалостной рукой, как гнилой зуб, а на его место та же неумолимая рука втолкнула новый, нечеловеческий…
Нелюдь.
Играйте, тихие флейты. Превращение началось. Был мальчик. Обычный. В меру развитый. И вдруг все изменилось. Стало ли хуже? Лучше? Кто знает… Но он уже другой. Чужой.
Мелькнула и сгорела хвостатая комета, врезавшись в атмосферу. Мало кто заметил ее яркий след на ночном небе.
С той поры, когда Сережа вернулся из похода на остров, прошло почти полгода. Снова настала зима. Жизнь на заимке шла своим чередом. На этот раз к зимовке подготовились еще более основательно, чем в первый. Неплохо уродились рожь и овес. Накопали вдоволь картошки и прочей огородной овощи. Исправно неслись куры, у козы не переводилось молоко. Казалось, что все складывалось как нельзя лучше. Но странное дело, обстановка в семье стала еще тяжелее, чем в первую зиму. И не скука была тому причиной. Скучать не приходилось. Ежедневная тяжелая работа не располагала к докуке. Только к зиме времени стало побольше. Тусклыми серыми днями, когда непрерывно шли нудные дожди, они сидели в избе и, казалось, забывали о существовании друг друга. Отец вязал сети или снаряжал патроны, отмеривая порох и дробь, позванивая золотистыми гильзами. Мать научилась прясть козий пух и теперь молча сидела, уткнувшись в вязание. Сестра или читала одну и ту же книгу «Консуэло», или спала. А Сережа безразлично смотрел в окно на прозрачные дождевые струи, стекавшие с дощатой крыши.
– Дичаем, – как-то, ни к кому особенно не обращаясь, сказала мать. Сказала и словно припечатала… Отец и сам понимал, что положение осложняется. Он попытался возродить домашние уроки, но ничего не получалось. Учеба не удавалась. Карандаш валился из рук детей, они засыпали после получаса занятий. Ни угрозы, ни убеждения в необходимости учебы не помогали. Сонная одурь напала на беглецов. Нужно было принимать какое-нибудь решение. Однако отец колебался. Умом он понимал, что возвращение к нормальной жизни сейчас невозможно. Можно было, конечно, не возвращаться в Югорск, а уехать куда-нибудь в неведомые края, где их никто не знал. Однако, хорошо зная возможности и методы властей, он нисколько не сомневался, что их при желании найдут где угодно. А уж тогда… Даже страшно было подумать, что их ждет в случае обнаружения.
– Хорошо! – как-то раз громко произнес он и отодвинул в сторону банку с порохом, возвышавшуюся на столе. – Я вижу, жизнь наша полностью разладилась.
Все выжидательно молчали.
– Давайте решать, – продолжил отец, – если уходить, то куда? А потом, отдаете ли вы себе отчет в том, что с нами может случиться?
– Мы уже не раз обсуждали эту тему, – вмешалась мать. – Чего зря бередить раны?
– Раны?! – взвился отец. – Да уж, именно раны!
– Чего ты психуешь?! – перешла на повышенные тона и мать. – Сам же начал. Опять будешь пугать? Не надо! Хуже, чем здесь, не будет! Эта робинзонада страшнее любой каторги. Да она и есть каторга. Весь год я не разгибала спины. Ты посмотри, на кого стала похожа. Старуха! Я – старуха!!! А сколько мне лет? Ты, наверное, забыл? А дети?! Они, по-моему, постепенно дичают. Превращаются в зверей. И это дворянские отпрыски! Нельзя жить без людей. Нельзя!!! Я понимаю, почему прежние поселенцы ушли отсюда. Не смогли вынести одиночества. А ведь у них была вера! Даже она не спасла. Сбежали! Нельзя человеку одному.
– Что ты предлагаешь? – спокойно спросил отец.
– А что тут предлагать. Нужно уходить отсюда.
– Хорошо. Давайте решим так. Как только замерзнут болота, я схожу в город, разведаю обстановку. А главное, продам меха, добуду денег. Тогда можно и уходить. До холодов это все равно немыслимо. Даю слово, я найду выход.
Мать молча пожала плечами.
– Ну что ж. Будем ждать. – После этого разговора она явно повеселела, сестра же вообще возликовала. Оживилась, достала учебники, стала заниматься с матерью языком. Как видно, жила только надеждой.
Сережа почти не принимал участия в обсуждении предстоящих перемен. Из них всех он наиболее равнодушно воспринял известие о возможном переезде. Ему и здесь было неплохо.
После памятной ночи возле могильника что-то странное стало происходить с ним. На первых порах, казалось, все осталось по-прежнему. Работа, рыбалка, охота… Но перемены, первоначально еле заметные, становились более ощутимы. Началось с того, что мальчика стали сторониться домашние животные. Мерин Костя всхрапывал, беспокойно прядал ушами, нервно дрожал, когда Сережа приближался к нему.
