class="p1">К последнему наброску Балерины Ночь часто возвращался, смотрел, дорисовывал, но никогда не менял детали. Все девушки, пришедшие и выбравшие лезвие его ножа, представали перед ним на его рисунках. Они были его доступным прошлым. Он жил благодаря их смертям. Думал, каким было бы будущее девушек, если бы карты легли иначе. Иногда пытался вспомнить лица тех, кто причинял им (ему) боль, но всегда терпел неудачу. Ни память, ни руки не хотели портить белую бумагу набросками мрази. Отстраняясь во времени от произошедшего, Ночь замечал нехорошую тенденцию: если вначале его пути над девушками издевались и умерщвляли их, то последние жертвы, испытывая давление со стороны, сами отнимали у себя жизнь (просто нож держала его рука). Он сидел в будке фургона перед наброском балерины и пытался допустить, представить такое развитие событий, при котором девушка побежит от него, а не к нему. Тогда он смог бы почувствовать себя полноценным злодеем, заслуженным маньяком, понять, за что его так наказали.
От раскалывающих его голову мыслей спасали поставленная цель (умереть дома) и опьяняющее, как стакан холодного виски, восприятие мира Кимом. Так Ночь и метался в оставленное ему время между очередными жертвами, не в силах свернуть с освещённого пути (как кролик, бегущий по ночной дороге перед машиной с включёнными фарами). Ему нельзя было замедлиться, посмотреть, принять другие варианты. Оставалось нагружать мышцы полезной нагрузкой, питаться здоровой едой и слушать «ценную» трескотню Кима.
Когда Ночь заглянул в будку, первое, что ему бросилось в глаза, это неправильное положение бумажного листа на столе. Рисунок звал его, манил, обещал, что сегодня что-то изменится. Сев на кровать, ещё тёплую от тела Кима, Ночь с закрытыми глазами провёл рукой над рисунком, ожидая, что тот оживёт, задвигается, проникнет в его уши навязчивым шёпотом, и мягкая комната в лечебном заведении для душевнобольных примет все его крики о несправедливости небесного суда. Но его рука уверенно выхватила из темноты карандаш, произвела корректировку рисунка. Не глядя на изображение, Ночь ощущал во рту битое стекло и миндальный привкус яда. Девушки начинали убивать себя сами (чего он и опасался), сломленные обстоятельствами и чужой волей.
Открыв глаза только после того, как его рука положила карандаш на стол, Ночь посмотрел на бумагу, содрогаясь перед предстоящей болью, страхом, тошнотой. Убирая в железный ящик рисунок, он поймал себя на желании сбежать, оставить всё как есть, сбросить груз ответственности. Обернувшись через плечо, посмотрел на потягивающегося Кима. Их сферы соприкасались, но только Ночь чувствовал это. Было глупо доверить мальчику (они же ровесники!) нож. А почему он так страстно желает увидеть лицо жертвы? Может, это его путь, а Ночь просто встал на него раньше? Может, стоило уступить дорогу молодым?
Ночь улыбнулся своей мысли, смерть в кровать похожа на ночное недержание — неудобно, конфуз, но исправить уже ничего нельзя.
Ночь сидел, чистил очередное яблоко, пропуская через себя мысль о призрачной надежде бегства Балерины от него. Мысль была длинная и тягучая. Она потянула за собой образ Ночи, вталкивающего в сферу Кима вместо себя. Плавно перетекла в разлагающееся тело Ночи на кровати в будке фургона. Для этого надо просто не есть, можно и не пить, а быстрей всего перестать дышать. Поздно! За спиной Ночи вибрировала, втягивая в себя свет, тёмная сфера.
Открыв глаза, она увидела просторное помещение: белые стены, льющийся с потолка мягкий свет. Она провела взглядом от потолка по стенам к полу, и ей показался странным очень низкий уровень её кровати. Приподнявшись на локтях, она увидела, что никакой кровати нет — матрас (не первой свежести) просто лежал на полу, натёртом до стеклянного блеска. Свет отражался от гладкой поверхности пола и резал глаза. Переведя взгляд на своё тело, она с удивлением увидела, что спала в белой пачке и лосинах, с пуантами на ногах.
В просыпающейся тупой боли, разливающийся от висков ко лбу, угадывалось похмелье. Только стоило про него вспомнить, как сухость сдавила горло. Жажда была несильной, как и неприятные ощущения в животе. Нужно было вспомнить, кто она и где была до момента пробуждения.
Она Балерина!
Это она точно знала. Она Прима Балерина и получила место заслуженно. Её тело не забыло долгие репетиции, а в памяти всплывали фрагменты картин, от которых на глаза наворачивались слёзы. Так, она вчера точно танцевал на званом обеде у спонсора (неприятное пятно вместо лица на толстой шее). Вот, откуда её облачение! Она получила главную роль в Лебедином Озере! И по этому случаю и был банкет!
Странно, что при ней нет никаких личных вещей, телефона. Она ещё раз прошлась взглядом по поверхности матраса: ни постельного белья, ни подушки, ни одеяла. В помещении было прохладно. Это в свете софитов достаточно такой одежды, а тут можно подхватить насморк. Перед самой премьерой!
Нужно двигаться. У ближайшей стены кулер с водой. У дальней — стеклянная витрина с пирожными (это при её строгой диете?). С противоположной стороны от кулера небольшой биотуалет (такой ставят в необорудованных автобусах).
Как только она поднялась во весь рост, сверху полилась музыка. Её любимый Чайковский. Её выстраданное «Лебединое озеро». Пол был холодный. Пришлось встать на цыпочки, чтобы не морозить ступни. Тело автоматически подключилось к звучащей партии, и она грациозно переместилась к кулеру. Выпив достаточно воды, она кружилась под звуки музыки, репетируя, проверяя себя, наслаждаясь мыслью, что скоро ей будет рукоплескать весь зал. А в награду можно съесть одно пирожное.
Ночь чувствовал себя свободным, только когда Балерина засыпала. Тогда он мог бесплотным духом метаться по залу. Находясь в каком-то приторно-сладком, липком и тягучем, как патока, состоянии, он чувствовал неизбежность смерти, но не видел следов присутствия мучителей. Большим усилием воли (ещё сбивало близкое присутствие Кима. Он что, танцевал?), ему удалось «отслоиться» от сознания бодрствующей Балерины. Только тогда он смог увидеть кровь на колготках и корсаже, увидел следы подступающей смерти. Пол блестел и сверкал бриллиантами битого стекла, о который стачивался пластик в носках пуант, балетные туфли рвались, когда Балерина оступалась. Танцевала она уже не так уверенно, как ей казалось. И в биотуалете тоже была кровь.
Балерина медленно истекала кровью! Почему она этого не замечает, не чувствует?
Ночь понял, что вырваться из закольцованных пробуждений Балерины можно только проникнув её сознание. Погрузиться в её память, как бы ни было ему противно (её снова рвало кровью). Держа своё сознание в кулаке воли и сосредоточенности, он смог добраться до белой стены, так похожей на его собственную,
