Мумия была слишком ценным грузом, чтобы держать ее в трюме, и деревянный ящик с ней в конце концов поместили прямо за капитанским мостиком. Но ведь известно уже, что немало исследователей, имевших дело с мумиями, страдали потом помутнением рассудка: бредили наяву, впадали в прострацию, утрачивали дееспособность. И кто знает, может быть, лучевой взор знаменитой предсказательницы пронзил и капитана Смита и он стал еще одной жертвой проклятия фараона? Кстати, в связи с данной темой есть одна полуфантастическая, однако не лишенная оригинальности гипотеза. Широко известно, что фараон восемнадцатой династии Аменхотеп IV, он же Эхнатон, вошел в историю как реформатор египетской религии, провозгласивший культ единого бога Атона. Неизвестно другое. Жрецы, чье влияние было подорвано, наложили проклятие на весь род реформатора, отчего вначале умер он сам, а затем стали погибать его потомки, вплоть до фараона Тутанхамона. Причем заряд негативной энергии был настолько силен, что до сих пор поражает всех, кто имеет дело с захоронениями царей восемнадцатой династии. Так что очень может быть, что проклятие Тутанхамона — это не пустые слова…
* * *
Ночью Башуров спал плохо, потому что был конец месяца фармути[66] и в непролазных зарослях тростника на левом берегу Нила, как раз в том месте, где брал свое начало канал до Меридова озера[67], громко выли спаривавшиеся камышовые коты.
А утром пошел снег. Выглянув в окно, где все было укрыто белым саваном рано наступившей зимы, ликвидатор сразу вспомнил мать и с грустью ощутил, что все пути в конце концов приводят на кладбище. Быстро завершив утренний туалет и вполовину урезанную зарядку, он направился на кухню и уже в конце скромного завтрака, состоявшего лишь из чая с бутербродом, услышал Катины шаги.
— Куда это ты в такую рань? — Она зевнула, заложив руки за голову, встала на цыпочки и потянулась, и Виктор Павлович лишний раз отметил, какая у нее замечательная фигура — ничего лишнего. Снова зевнув, как кошка, Катя бросила быстрый взгляд в окно:
— Смотри не лихачь, скользко, — и, натыкаясь спросонья на все подряд, направилась в ванную.
Закончив завтрак в одиночестве, ликвидатор, искренне сожалея о не пристегнутой меховой подстежке, надел куртку и окунулся в морозную круговерть непогоды.
Снег, наверное, шел всю ночь, «восьмерку» накрыл элегантный, обтекаемой формы сугроб. Виктор Павлович локтем откопал водительскую дверцу, запустил двигатель и ввиду отсутствия швабры принялся бороться со стихией щеткой очистителя лобового стекла. Человек победил и на этот раз. Включив печку, Башуров ликвидировал ледяную корочку на окнах, залез во все еще промозглый салон и, привыкая к дороге, плавно тронулся с места.
Катя не ошиблась, действительно было скользко. Пришлось сразу же кардинально изменить стереотип вождения: притормаживать не педалью, а двигателем, исправно держать дистанцию и, подобно пионеру, всегда быть готовым прибавить газу, чтобы вывести машину из заноса.
Снег между тем повалил еще сильнее; хотя вроде бы рассвело, видимость продолжала оставаться скверной. Силуэты машин на дороге угадывались лишь по тусклому мерцанию фар, повсюду парами и тройками стояли не разъехавшиеся страдальцы, так что, когда Виктор Павлович добрался до Средней Рогатки, площади Победы то есть, утро было уже далеко не ранним. Здесь он остановился, купил бутылку водки, кое-какой закуси и, погрузив все это в полиэтиленовый пакет, неспешно направился дальше, к Южному кладбищу.
Конечно, если бы не густая снежная завеса, в которой все автомобили смотрелись одинаково серо, Башуров несомненно срисовал бы голубую «шестерку», тащившуюся за ним следом аж от самого Катиного дома. Однако вмешалась стихия. Не подозревая о «хвосте», ликвидатор аккуратно зарулил на парковочную площадку, внимательно изучил наставление похоронного агента по отысканию могилы Ксении Тихоновны и, прихватив пакет с поминальной трапезой, начал углубляться в запутанные лабиринты Южного кладбища.
В то же самое время из остановившейся у обочины «шестерки» вылез майор милиции Семенов. Стараясь держаться от Башурова на расстоянии, он двинулся следом за ним по центральной аллее.
Виктор Павлович же наконец сориентировался. Он принялся уверенно забирать левее, туда, где громко рычал двигатель «Беларуси» и сосредоточенные молодые люди с лопатами старательно обихаживали чью-то свежую могилку. Остановившись на рубеже захоронений недельной давности, Башуров сверился с путеводителем — так, правильной дорогой идем, товарищи, — и, еще недолго помесив начинавший уже раскисать снег, заметил цель.
Агент из похоронного бюро не обманул: деньги не пропали даром. На трех каменных опорах возвышалась массивная полированная глыба с большим портретом Ксении Тихоновны, под которым значилось: «Спасибо за жизнь твою, родная». Ниже было начертано проникновенное:
В эту нежить, в этот холод нежить бы тебя да холить.
В эту стужу, в эту слякоть целовать тебя, не плакать…
Ликвидатор, увидев это великолепие, даже прослезился: «Эх, мама, мама…» Ему захотелось прикоснуться рукой к этому холодному куску гранита, провести пальцами по глубоким бороздкам букв. Он сделал шаг и внезапно поскользнулся, уже в падении услышав злобное автоматное тявканье, — похоже, стреляли из АК-74. Снежная каша вокруг взорвалась фонтанчиками брызг, лицо ему посекло разлетевшимися во все стороны мелкими гранитными осколками. Башуров еще не успел ничего сообразить, как инстинкт заставил его тело мгновенно укрыться за каменной скамьей и доведенным до автоматизма движением руки рвануть из-за пояса пистолет ТТ.
Много нелестных отзывов существует о тульском ветеране ближнего боя: будто бы тяжел он, в обращении неудобен, слишком высокая дульная энергия, мол, ослабляет останавливающее действие пули. Может, все это и верно, только автоматчика Борзый завалил первым же выстрелом. Стремительно откатился в сторону, без труда обыграл второго стрелка и, ощущая резкую, злую отдачу, трижды нажал на спуск.
Мгновение он вслушивался в кладбищенскую тишину, нарушаемую лишь ревом тракторного двигателя, затем профессионально добил автоматчиков выстрелами в голову и, отбросив подальше покрытый «антидактом» ствол — не страшно, отпечатков все равно не останется, — оглянулся на памятник.
Портрет матери был изуродован: автоматные пули лишили Ксению Тихоновну глаз. Уставившись на ее варварски обезображенное лицо, Борзый вдруг почувствовал, как из самых глубин души начинает подниматься что-то удивительно темное и злое, ему не принадлежащее.
