— Это мальчик, Ваше Величество, — торжественно сказал доктор Локок, и еще мокрый, скользкий младенец был осторожно, бережно повернут к королеве так, чтобы она могла проверить то, что определяло принадлежность к его полу; затем его повернули для освидетельствования герцогине.
— О, Виктория, — едва вымолвила герцогиня, прижимая одну руку к губам, а другой уже готовясь вытереть глаза, наполнившиеся слезами радости, — мальчик. Ты подарила нам наследника.
— Да, мама, — только и сказала Виктория, ибо ничего иного она и не ждала; она была уверена, что носит мальчика, с того дня, когда в домике Браунов Джон сказал ей о будущих родах: тогда все еще мелькавшие у нее сомнения насчет способностей Джона Брауна окончательно испарились.
Ей оставалось лишь ожидать рождения сына.
В то же время, помня о страшном смысле прорицания и бояться его. Она дотянулась до руки Альберта, по-прежнему задаваясь вопросом о том, что поведал ей Джон — что для Альберта рождение наследника мужского пола изменит все, что он боится этого больше всего.
Почему?
Потому что вот он: наследник мужского пола, будущий король Англии. Его нарекли Альбертом Эдуардом, хотя в семье его всегда будут звать Берти.
— Как я справилась в этот раз? — спросила она Альберта.
— В этот раз ты вела себя намного лучше. Всего пара-тройка ругательств, так что никто особенно и не смутился, не так ли, герцогиня?
— Альберт, — умоляюще произнесла мать Виктории, смеясь и краснея одновременно, — никогда не знаешь, что от тебя ждать.
Альберт взял Викторию за руки, наклонился ее поцеловать, и она вдохнула его запах. «С тобой, Виктория, — шепнул, — тоже не знаешь, чего ждать. Я не представляю, какая другая женщина могла бы выносить эти страдания с большей стойкостью и мужеством, чем ты, и я только что был тому свидетелем».
Он всегда умел найти подходящие слова, подумалось ей сейчас, когда она шагала рядом с ним и радостно вдыхала леденящий воздух, наслаждаясь холодом, который она так любила. Это был повод для неудовольствия у персонала — когда она настаивала на открытых окнах в своей резиденции, и хотя придворные дамы никогда ей не говорили, что они мерзнут, но она слышала, как они ворчали за дверью.
Между тем Альберт, ее драгоценный супруг, конечно, намного меньше любил холод и даже совсем его не жаловал, и он не был так робок, когда дело доходило до выражения неудовольствия. Он говорил, что боится заболеть, что было правдой (хотя Виктория про себя думала, что свежий воздух принесет ему пользу), следовательно, предпочитал комфорт, который давали плотно закрытые окна и огонь, горящий в камине. Как же он расстраивался в свои первые дни проживания в резиденции, — вспоминала она, улыбаясь про себя, — когда обнаружилось, что здесь простая процедура разжигания камина была сопряжена с гораздо большими трудностями, чем у него на родине. Как и во множестве других хозяйственных дел, разжигание камина обеспечивали два разных ведомства: дрова укладывал персонал главного камергера, а розжиг входил в обязанности гофмейстера. Таким образом, как обнаружил, к своему большому сожалению, Альберт, если два ведомства не действовали согласованно — а такое случалось редко, — огня можно было и не дождаться, и принцу-консорту оставалось лишь дрожать и чертыхаться. В результате он взял на себя «наведение некоторого порядка в доме» и вполне достиг этого: он свел в одно ведомство обязанности трех служб, а заодно и проследил, чтобы не было перерасхода и ненужных трат. Разумеется, эти действия не прибавили ему друзей при дворе. Некоторые из улучшений, осуществленных Альбертом, означали конец стародавних традиций; другие прекращали привилегии и поблажки, которыми пользовался персонал (чего стоило, например, одно лишь распределение «использованных» свечей, когда свечи, которые никто не зажигал, просто заменялись, потому что так было заведено). Больше так не делали. Под стальным взглядом принца Альберта подобное было уже невозможно.
Виктория выросла в старой, давно сложившейся системе, и у нее не было ни причин, ни желания задаваться вопросом, правильный ли этот порядок, так что она наблюдала успехи мужа в этой области с двойственным чувством. Ее расстраивало то, что слуги и придворные огорчались, даже если все это было во благо, как уверял ее Альберт, но она и восхищалась его решительностью, и тем, что та великая любовь, которую она к нему испытывала, имела серьезные основания. Она наблюдала за ним и надеялась, что многому научится у него. Она любила его, но чувствовала и большое уважение, и восхищение тем, как решительно и хладнокровно он разбирался с теми проблемами, которые или раздражали его, или были связаны с очень важными для него вещами.
Взяв в свои руки хозяйственные дела, Альберт обратил внимание на другую ситуацию — с семейными финансами, и именно об этом, как он сказал сегодня, перед их вечерним выходом, он желал с нею поговорить. Он предложил выйти на воздух, что уж совсем не было в его привычках, пошутив насчет того, что у стен имеются уши, — и это несмотря на то, что обычно он постарался бы увильнуть, предложи она ему прогулку по холоду.
— Однако свежо, Альберт, ты не находишь? — сказала Виктория, обеими руками обхватив его локоть и теснее прижавшись к нему. Лакеи наверняка подняли брови от такой интимности, — она была в том уверена, но ее это нисколько не заботило. Она хотела чувствовать его близко-близко.
— Чрезвычайно бодрит, Виктория, — сказал Альберт. — Уверен, те части моего тела, которые не страдают от окоченения, считают, что это великолепно омолаживает.
При этом, как она радостно отметила, он чуть подвинул свою руку, чтобы она прижалась к нему еще теснее, и это сделало ее счастье абсолютно полным.
Она засмеялась. «Я люблю холод, ты обожаешь жару. Я могу потратить всю ночь на то, чтобы перечислять наши различия. Что же свело нас вместе, Альберт?»
— Мы оба не любим черепаховый суп, — сказал он. — Наверное, наше общее отвращение к этому блюду и укрепляет наш союз.
— Ах да, — рассмеялась она, — вполне возможно. Кто вообще на белом свете может захотеть съесть черепаху?
— Вот именно, — сказал Альберт, — всегда думаешь о голове черепахи, и воображение рисует что-то очень противное.
— Альберт, — воскликнула она, дернув рукой, — мне кажется, это уже слишком вульгарно. — Она оглянулась, чтобы посмотреть, насколько далеко от них лакеи, чьи лица оставались бесстрастными. Позади них она заметила третьего, который, казалось, двигался, чтобы присоединиться к ним. Еще дальше, на дороге, которая вела к замку, стояли две кареты, она удивилась, с чего бы это; королева уже собралась сказать об этом Альберту, но в те минуты ее больше волновали другие мысли, отвлекаться от которых не хотелось.
