Пока они выезжали из Хиллсайда, Уилкс изучал меняющиеся цвета деревьев. Только начало, но как все это было красиво. Каким свежим был воздух и какими одинокими выглядели надгробия, все покосившиеся, белые и выветренные, удерживающие то, что было под ними. Забавно, что кладбища могут заставить тебя чувствовать себя маленьким, незначительным, твоя собственная смертность медленно угасает день ото дня.
У тебя внутри что-то происходит, и ты это знаешь. У вас есть мать всех внутренних чувств к Биттер-Лейк, только вы не признаетесь в этом себе.
Это было правдой, но он не осмеливался сказать об этом парню, потому что тот придавал этому слишком большое значение, как и он сам придавал слишком мало значения.
52
Хотя Бад Стэплтон не мог заставить себя есть, он знал, что должен поддерживать чистоту на кухне, поэтому погрузил все кофейные чашки в мутную воду и медленно, тщательно вымыл их, наслаждаясь ощущением горячей воды, которая прогоняла морщины и онемение с его старых суставов, которые были более чем немного опухшими от холода.
Артрит. Иногда по утрам ему было плохо, и он изо всех сил сжимал кулак, а в других случаях его пальцы были просто негнущимися и неуклюжими. Горячая вода была приятна на ощупь, и сама мысль о том, чтобы что-то сделать, пусть даже просто помыть полдюжины кофейных чашек, несколько отвлекала его.
По крайней мере, он не слышал, чтобы зазвонил телефон и раздались шаги полицейских на крыльце, несущих плохие новости. Но на самом деле, к этому моменту новости уже не могли быть хорошими. В следующем году ему исполнится семьдесят четыре, а Маргарет всего на год моложе его. Если ее разум отключился и она куда-то забрела, что ж, она не переживет этого. Только не после такого долгого перерыва. Прошло уже почти сорок восемь часов. О, Мардж, куда же ты пошла, что с тобой случилось, и если ты попала в беду, почему не позвонила?
Рыдание нарастало в его груди и поднималось к горлу, но он не позволил себе этого. Он поставил чашки на сушилку и задумался, что же ему делать теперь, когда он столкнулся с очень реальной возможностью того, что его супруга семидесяти одного года никогда больше не вернется домой и он будет один, совсем один.
Вытирая руки, он повесил полотенце с желтыми грибами на решетку печки так, как это одобрила бы его жена – аккуратно сложенное, грибами вверх, а не вверх ногами – и двинулся по коридору мимо старинного зеркала в медной раме, которое Маргарет купила на аукционе в Клинтонвилле. Это был прекрасный осенний день, такой же, как и этот, теплый, с легким намеком на прохладу в воздухе, легкий румянец, начинающий касаться листьев над головой. Он увидел себя в зеркале – сутулый старик в мятой фланелевой рубашке и зеленых рабочих штанах, седые волосы редеют, морщины на лице углубляются и начинают казаться морщинистыми, - и ему не понравилось то, что он увидел. Старик, и все летит к черту. Он был похож на потертую старую тряпку, которая вытерла слишком много разводов и отполировала слишком много столешниц и была готова для помойки. Смерть приближалась, и он чувствовал, как ее тень приближается с каждым днем. Он не хотел этого. Старики часто говорили, что не боятся смерти, но это не обязательно было правдой. Может быть, смерть воспринимается лучше в тридцать-сорок лет, но никто не ждет ее с распростертыми объятиями и не меряет на себя саван.
Он боролся с этим.
Он уклонялся от нее.
Может быть, смерть в конце концов победит (конечно, победит), но он не облегчит погоню за ним.
Он посмотрел на телефон, желая, чтобы тот зазвонил и замолчал на целую вечность. Конечно, звонили дети – Кэтрин и Пегги из Орегона, Елена из Калифорнии и Ронни из Мехико. Он мог только повторять им одно и то же снова и снова. Мы не знаем. Ваша мать ушла и просто не вернулась. Я буду держать вас в курсе. Как пусто это звучало. Как слабо. К выходным они начнут прилетать, а он этого не ждал. Они слишком напоминали ему Мардж, и, честно говоря, он боялся смотреть им в глаза.
Ты не сделал ничего плохого, старина. Вообще ничего. Тебе не в чем себя винить.
И все же он винил, и чувство вины было глубоким и мучительным.
Он вышел на крыльцо и сел в походное кресло, опустившись на него так, чтобы спина не слишком запротестовала. Сидя там, он поражался тому, как быстро увядает молодость, Как горько ей приходится. Если там, наверху, есть Бог, то Бад надеялся, что в своей бесконечной мудрости Он дарует ему оставшиеся годы молодости. Сорок – это примерно то, что нужно. Твой мозг работал, когда тебе было сорок, и твое тело тоже; со временем ты стал мягче, как бутылка хорошего Мерло, но не слишком раскис. Виноград жизни еще не начал закисать и все еще был сладок на вкус.
Послушай себя, старый дурак. Продолжая говорить о том, чтобы снова стать молодым и думать, что Бог собирается исполнить твои желания всех сумасшедших глупых вещей.
Поэтому он сел.
Он задумался.
И тут он вспомнил.
Чувствуя солнце на своих руках, он решил, что проведет оставшиеся ему дни, жалея, что, когда Мардж ушла, он не уделил больше внимания тому, что она сказала. Потому что, по правде говоря, он не был уверен... но он был почти уверен, что слышал ее голос, как это бывало почти каждый будний день. Увидимся позже, приятель. Вернусь поздно, как обычно. Но было ли это так, или его старый мозг просто подсказывал ему это, потому что именно это она говорила почти каждый день, когда он возился в гараже?
Маргарет.
О, Господи... Мардж.
Мысленно видя ее лицо, слыша, как она упрекает его в том или ином поступке, он улыбнулся и вспомнил, как однажды, несколько лет назад, незадолго до того, как ушел на пенсию из полиции по прихоти, исполненный любви к жене, которую не испытывал уже двадцать лет, он остановился и купил ей розы. Когда он вошел вместе с ними в дверь, ее лицо было мокрым от слез, а в голосе звенела забытая юность.
- О, Бад, - сказала она. - Ах ты, милый, замечательный человек.
Воспоминания о том дне и выражение ее лица не давали ему покоя в течение многих недель.
Но теперь, когда улыбка исчезла с его губ, а усталые глаза посерели от печали, воспоминание только вызвало у него чувство удушья за то, что он знал и никогда больше не узнает. Он знал, что у него на щеках слезы, и он не плакал открыто с тех пор, как был ребенком, но не мог остановиться, потому что все, что он мог видеть, было лицо его жены, и чем больше он сосредотачивался на ее образе, тем больше он начинал расплываться, пока не исчез, как будто его никогда и не было. О, Боже, Мардж, куда ты пропала и что с тобой могло случиться?
И именно в этот момент он понял, несмотря на свои годы, что не может сидеть и ничего не делать. Он не мог вынести такой медленной, мучительной смерти. Нет, это совсем не годится. Он должен найти Маргарет. Он был многим обязан себе и ей, потому что только он мог все исправить.
Твердо помня об этом, он начал думать о Таре Кумбс.
53
Ожидая ночи, потому что теперь это была ее естественная стихия, Тара лежала обнаженная на кровати, дрожа в неглубоком сне, ее лицо, грудь и бедра были горячими от тошнотворно пахнущего лихорадочного пота. Ей снилось, что она видит Лизу, скачущую по тротуару, как она всегда скакала, когда была маленькой девочкой, только ей было не семнадцать лет. Тара попыталась догнать ее, но чем быстрее она бежала, тем быстрее Лиза ускакала в пленку желтого солнечного света. Затем Лиза вприпрыжку проскочила через ворота кладбища, вниз по тропинке, продираясь сквозь камни и мокрую траву, словно какой-то ликующий, озорной призрак, возникший на целый день среди могил и надгробий. Она то появлялась, то исчезала в тени деревьев, словно скользя по ковру из сосновых иголок и тяжелого суглинка. Она появлялась за каменным крестом или выветрившимся надгробием, а потом снова исчезала. Тара бросилась в погоню, ее ноги были неестественно тяжелыми и неуклюжими. Затем, чуть впереди, Лиза пошла ко дну, словно погружаясь в озеро, и Тара увидела открытую могилу, которая забрала ее. Лиза пыталась копнуть глубже, а Тара сама нырнула туда и схватила сестру, и именно в этот момент Лиза растворилась в рое раздутых, ползающих кладбищенских крыс.
