— На монашку ты не похожа, — фамильярно определил Ярик.
— Я не монахиня. Работаю, как видите, еще и учусь заочно на искусствоведа.
У Максима рассеялась больная накипь в глазах, теперь он смотрел на Варю с интересом.
— А нельзя ли послушать перезвон? Хотелось бы попасть на колокольню, посмотреть, как вы работаете. — Он корыстно решил использовать восхищение, которое выказывала ему девушка. В нем мгновенно проснулся галантный кавалер, как почти в любом мужчине, желающем произвести впечатление на женщину.
— Ой! — заволновалась Варя. У нее любое движение чувств начиналось с «ой», смятения, волнения; ее порывам, видимо, всегда требовалось некоторое время, чтобы устояться. — Я не могла предположить… Это так неожиданно… А вдруг вам не понравится! — не на шутку испугалась она.
— Исключено! Я не хочу вас стеснять, но было бы чудесно…
— Конечно, конечно! Что за вопрос? Сегодня суббота, буду звонить к всенощной. Приходите, я встречу вас у храма и проведу на колокольню, — выдохнула Варя, будто кинулась головой в омут, повернулась и быстро пошла прочь, совершенно позабыв о своих обязанностях гида.
За день путешественники успели нагуляться, повидать и узнать много полезного. Они пообедали в хорошем ресторане и загодя пришли на условленное место. Веренский почему-то и тут уперся, заявил, что в храм не войдет. Он сел поодаль на скамейке с упрямым видом. Мужчины решили оставить его в покое.
— Что ж, дожидайтесь нас здесь, — согласился Михалыч, но сам пристально присматривался к Веренскому. Тот нервничал, грубил, косился на стены храма с неприкрытым страхом.
Вскоре появилась Варвара и повела мужчин за собой по узкой лестнице на высокую колокольню с пристроенной звонницей, оттуда открывалась круговая панорама города, сомлевшего в тепле и сочной зелени; в нем царствовали тишина, мудрый покой, безветрие. У Максима и Ярика, жителей столицы, появилось давно забытое ощущение вневременности, неспешного течения жизни.
— Земная красота! — Михалыч переходил от одной арки к другой, любуясь тихой прелестью окрестностей. — Отрадно сознавать, что люди умеют творить красоту. К прискорбию нашему, они же ее и разрушают.
Максим с почтением разглядывал колокола, особенно два больших — художественного литья; языки у них были массивные, казалось невероятным, что хрупкая девушка справляется с такими тяжелыми инструментами.
Но вот Варвара взялась за веревки, раздались первые торжественные звуки благовеста, запел самый большой колокол, полетел звон над городом в поля, в лес, далеко за реку и уже где-то там затерялся в чаще, угас окончательно. Последовали мерные удары, и с каждым певучим звуком из Максима улетучивалась душевная и физическая усталость, он оживал, возрождался.
А когда начали звонить все колокола, величественное благозвучие напоило воздух, стало атмосферой, в которой двигались люди внизу, летали птицы и плыли на восток облака. Максим оживал с каждой минутой. Серебряный трезвон проник во все клеточки его существа, очистил душу, мозг, кровь, мышцы.
Максим со всей ясностью понял, что завтра же его работа будет закончена. Он чувствовал в себе небывалую силу, творческий подъем, какого давно не испытывал. Он был здоров, здоров совершенно!
В нетерпении он стал разматывать бинты на руках, словно собирался играть немедленно. Михалыч заметил, но ничего не сказал, лишь ободряюще улыбнулся. Руки оказались целы, раны затянулись, опухоли как не бывало, кожа была белая, гладкая, ни малейшей боли в суставах.
Варя подошла с сияющими глазами, в них еще пели колокола. Максим взял ее маленькую руку и с благоговением поцеловал.
— Варенька, вы не представляете, что для меня сделали! Вы позволите, я приду к вам еще?
— А не обманете? — с трепетом спросила она. У нее пылали щеки и губы, дрожали ресницы от внутреннего волнения.
— Ах, Варя, если бы вы знали, как мне это необходимо, не стали бы сомневаться.
— Вы уедете, и забудете сегодняшний день.
— Уеду еще не скоро. Я живу сейчас в поместье Дарьины ключи. Слышали о таком?
Девушка встрепенулась: так значит, он будет где-то поблизости, и она обязательно снова его увидит!
— Дарьины ключи? Место известное, но многие обходят усадьбу стороной, — с готовностью откликнулась она. — Говорят, там по ночам бродят привидения. Из-за слухов люди перестали ходить к источнику, а ведь он издавна считается целебным. Но раз вы в доме живете, значит, все россказни — это досужие домыслы.
— Безусловная брехня, Варенька, — подтвердил Ярослав, в котором также проснулся джентльмен.
Примеру Максима последовали остальные. Каждый приложился к руке Варвары. Михалыч задержал маленькую ладошку в своей руке чуть дольше, чем требовала простая вежливость:
— Вы, Варенька, искусный звонарь. Я словно омыт золотым дождем.
— Спасибо, — девушка подняла на него глаза и обомлела: заходящее солнце напроказничало, послало косой луч и отразилось от щеки забавного толстяка целым снопом радужных брызг, словно брильянт заиграл на свету. Сияние разбежалось золотым дождем, вспышками, искрами, сложилось на миг в прекрасный образ, ничего общего с ее собеседником не имеющий, но напомнивший ей многие изображения, — и пропало.
— Скажите, Варя, вы никогда раньше не встречали этого человека? — Михалыч указал ей сверху на Веренского, сидящего на скамье. — Он был с нами утром, помните?
— Встречала. Я сразу его вспомнила. Он часто приходит в храм. Два раза разговаривал с батюшкой, отцом Анатолием.
— Варя, нам несказанно повезло, что мы сегодня встретились. Видно, кто-то нам помогает, — добавил он с хитринкой.
Она же смотрела на него в ошеломлении и руку свою забыла в его руке.
— Какие вы все… — пролепетала она. — Какой день сегодня!..
«Пойду расскажу батюшке, — думала она, провожая мужчин к лестнице. — Только поверит ли? Сделает вид, что верит, а сам подумает, что привиделось… — Она замерла, охваченная счастливым предчувствием. — Я узнала его, неспроста он сегодня мне явился. Эта встреча с Максимом! Да-да, не может такое оказаться случайностью…»
Прежде чем вернуться в усадьбу, Михалыч предложил поужинать вне дома. Надо было обсудить план действий, а в усадьбе и стены имели уши. Заговорщики выбрали уютное кафе, только расселись, заказали еду, как Максим объявил, что в ближайшие два дня заканчивает сочинение пьесы и готов исполнить ее в завершенном виде, как только ему прикажут.
Все вопросительно посмотрели на Михалыча.
— Итак, Леонид Ефимыч, приближается день закрытия ужасной бреши, порожденной вашей неуемной жаждой славы, — официальным тоном начал тот. — Что вы намерены предпринять, чтобы сохранить дочь, не позволить ей остаться по ту сторону? Как видите, она больше к вам не приходит, и у нас нет возможности удержать ее в мире живых.
