– Время «Ред сокс», – пробормотала Триша и вытащила из рюкзака «Уокмен». Она сомневалась, что сможет поймать репортаж с матча, но попытка – не пытка. На Западном побережье час пополудни, то есть игра только началась. А день точно игровой.
В диапазоне FM она не поймала ничего, даже музыки. На AM сразу наткнулась на человека, тараторящего на французском (он еще похохатывал чуть ли не после каждой фразы). Наконец, на волне 1600, у самой границы диапазона, ей улыбнулось счастье: из наушников донесся слабый, но достаточно внятный голос Джо Кастильоне.
– Итак, Валентин готовится к подаче… Гарчапарра бьет… Отменный удар! Мяч летит к дальнему концу поля! Круговая пробежка! «Ред сокс» впереди два – ноль.
– Отличное начало, Номар, – прохрипела Триша, не узнавая собственного голоса, и вскинула к небу сжатый кулак.
О’Лири не сумел добавить очков в копилку «Ред сокс», иннинг закончился с тем же результатом.
«Куда вы позвоните, если у вас разбилось лобовое стекло?» – проворковал знакомый голос из далекого мира, который во всех направлениях пересекали дороги, в котором все боги предпочитали оставаться за кулисами, не выходя на авансцену.
– 1-800, – начала Триша. – 54…
И задремала, не успев закончить фразы. Заснула крепко, время от времени покашливая. Кашель начинался где-то глубоко-глубоко. Во время пятого иннинга кто-то подошел к кромке леса, посмотрел на нее. Мухи и мокрецы вились то ли над мордой, то ли над грубым, словно вырубленным топором лицом. Блестели ничего не выражающие, пустые глаза. Долго, долго стояло существо у кромки леса. Наконец вытянуло к Трише лапу (руку?) с острыми как бритва когтями: она – моя, она принадлежит мне, и ретировалось в лесную чащу.
Вторая половина девятого иннинга
В какой-то момент, к концу игры, Триша подумала, что проснулась на несколько минут. Джерри Трупано вещал (во всяком случае, ей показалось, что это Джерри Трупано), что «Сиэтлские монстры» заполнили все базы и Гордон пытается спасти игру.
– Этот бэттер просто убивец, – говорил Трупано, – и впервые за этот сезон Гордон, похоже, боится. Где же Бог, Джо? Сейчас Он нужен Тому, как никогда.
– В Дэнвиззе, – ответил Джо Кастильоне. – Где ж ему еще быть?
Конечно же ей это приснилось, по-другому и быть не могло, но в этот сон вплелась крупица реального репортажа. И когда Триша окончательно проснулась, выяснилось следующее: солнце почти зашло, у нее температура, глотать ужасно больно, а радио зловеще молчит.
– Ты заснула с включенным радио, идиотка, – прохрипела Триша. – Надо же быть такой дурой. – Она посмотрела на верхний торец корпуса плейера, в надежде увидеть крохотный красный огонек, в надежде, что она случайно передвинула колесико настройки, когда начала валиться набок (а проснулась она с головой, улегшейся на одно плечо, отчего теперь болела шея), но заранее зная, что надежды тщетны. И точно, красная лампочка погасла.
Она попыталась успокоить себя тем, что батарейки все равно скоро бы сели, но все равно не удержалась от слез. Радио больше не работало, и Трише стало грустно, очень грустно. Словно она осталась без лучшей подруги. Медленно, едва шевеля руками, она убрала плейер в рюкзак, застегнула пряжки, закинула рюкзак за плечи. В нем ничего не было, но весил он с тонну. Как такое могло быть?
Зато я на дороге, напомнила себе Триша. Я на дороге. Но теперь, когда угасал еще один день, даже эта приятная мысль не могла подбодрить девочку. Дорога, шмолога, подумала она. Судьба словно насмехалась над ней. Так бывает, когда команда находится в шаге от победы, но глупая, нелепая ошибка одного сводит на нет все усилия остальных. Эта глупая дорога могла виться по лесам еще сто сорок миль, и Триша не знала, что ждет ее в конце пути. Возможно, заросли кустов или еще одно болото.
Однако она вновь зашагала между колеями, с трудом переставляя ноги, понурив голову, опустив плечи – лямки рюкзака так и норовили соскользнуть с них. Но все-таки держались. Непонятно на чем.
Однако за полчаса до наступления темноты одна лямка таки соскользнула, и рюкзак повис на одном плече. Триша даже подумала о том, чтобы сбросить эту фиговину и идти дальше без нее. Возможно, она бы так и поступила, если бы не последняя пригоршня ягод, оставшаяся на дне. И вода, пусть мутная, но вода. Каждый глоток которой успокаивал боль в горле. Поэтому, вместо того чтобы избавиться от рюкзака, Триша решила остановиться на ночь.
Опустилась на колени между колеями, со вздохом облегчения скинула лямку со второго плеча. Улеглась головой на рюкзак. Посмотрела на темную массу в лесу, по правую руку от себя.
– А ты держись подальше, – отчеканила Триша. – Держись подальше, а не то я позвоню 1-800 и вызову гиганта[31]. Ты меня понял?
Необычный зверь ее услышал. Возможно, понял ее, возможно – нет. Ответа Триша не услышала, но она чувствовала, что зверь рядом. Он все еще давал ей дозреть? Вкушал ее страх, прежде чем подойти и съесть ее саму? Если так, то игра подошла к концу. Страха в ней почти не осталось. Она даже подумала о том, чтобы позвать зверя, сказать ему, чтобы он забыл про ее прежние слова, что она очень устала и он может съесть ее, если ему того хочется. Но не раскрыла рот. Испугалась, что он может поймать ее на слове.
Триша выпила воды, оглядела небо. Подумала о Борке-Киборке, который сказал, что Богу Тома Гордона не до нее. Потому что он занят совсем другими делами. Триша сомневалась, так ли это… но здесь Его точно не было, это она знала наверняка. Наверное, дело не в том, что он не мог ей помочь, скорее – не хотел. Борк-Киборк также сказал: «Должен признать, он спортивный болельщик. Хотя и не всегда болеет за „Бостон Ред сокс“.»
Триша сняла фирменную бейсболку «Ред сокс», потрепанную, пропитавшуюся по́том, вымазанную грязью и травой, провела пальцем по козырьку. Самая дорогая для нее вещь. Отец попросил Тома Гордона расписаться на ней, отослал в Фенуэй-парк вместе с письмом, в котором указал: Том любимый игрок ее дочери, и Том (или его официальный представитель) отправил бейсболку Трише в фирменном конверте, с росписью на козырьке. Она полагала, что и теперь у нее нет ничего лучше бейсболки. Впрочем, все ее сокровища состояли из мутной воды, пригоршни усохших, безвкусных ягод да грязной одежды. А теперь роспись исчезла, дождь и ее потные руки позаботились о том, чтобы роспись расползлась по козырьку, растворилась в слое грязи. Но она была на козырьке, пусть и стала невидимой, не исчезла бесследно, как и Триша не исчезла с лица земли, по крайней мере пока.
– Господи, если Ты не можешь быть болельщиком «Ред сокс», поболей за Тома Гордона. Это Ты сделать можешь? Хотя бы это?
Всю ночь она впадала в забытье и приходила в себя, дрожала всем телом, засыпала и просыпалась, как от толчка, в полной уверенности, что Зверь уже здесь, что он вышел из лесу, чтобы съесть ее. Том Гордон говорил с ней; однажды с ней говорил и ее отец. Он появился позади Триши и спросил, нравятся ли ей макароны. Триша обернулась, но никого не увидела. Вновь метеоры бороздили небо, но Триша не могла с уверенностью сказать, то ли она действительно их видела, то ли они ей приснились. В какой-то момент она достала плейер, в надежде, что батарейки поднакопили энергию, такое случалось, если дать им немного отдохнуть, но уронила его в траву, прежде чем успела проверить, зажглась красная лампочка или нет, а потом уже не могла найти, как ни старалась. В конце концов ее руки вернулись к рюкзаку и нащупали пряжки. Защелкнуты. Триша решила, что она и не доставала плейер, потому что не помнила, как в темноте защелкивала пряжки. С дюжину раз она заходилась кашлем, и боль при каждом приступе уходила глубоко вниз, в грудную клетку. В какой-то момент она приподнялась, чтобы попи́сать, и из нее хлынула такая горячая струя, что Трише пришлось закусить губу, чтобы не закричать.
