Тренерская была открыта, и Наташа пошла. В другое время она б поспорила, почему это должна носить «всяким тут» мячи, но сейчас сложилась не та ситуация, чтоб качать права.
Она включила свет, но через минуту крикнула:
– А где он?
– Надо помочь, да, Олег? – Артем посмотрел на Мартынова, и тот благодушно махнул рукой.
– Валяйте. Я не против.
С Артемом пошел Павлик Грошев, а проходя мимо девчонок, Артем поманил и Дашу. Ничего не понимая, она тоже зашла в тесную комнатку с тусклой лампочкой.
– Закрой дверь, – скомандовал ей Артем.
– Вы чего? – увидев столько «помощников», Наташка испуганно прижалась к полкам с инвентарем.
– Догадайся, – Артем развернул ее к столу. Наташка завизжала, но стены, для тепла обитые толстым пенопластом, плохо пропускали звук. Еще она отчаянно брыкалась, повалив стул и рассыпав корзину с мусором.
– Неправильно ты, дядя Федор, бутерброд ешь. Смотри, как надо, – схватив Наташку за длинные волосы, Грошев прижал ее голову к столешнице. Тут же Артем одним движением сдернул с нее шорты, вместе с которыми сползли и трусы, обнажив совсем белую, в сравнении с загорелой спиной, попу.
– Что вы делаете! Гады! Отпустите! – Наташка вырывалась, но волосы оказались прочными, и Грошев держал их крепко.
– Правда, пацаны, вы чего, с ума сошли? – опешила Даша.
– Не ссы, – подмигнул Артем, – ее девственность, на фиг, никому не нужна, – он снял со стены одну из скакалок, с которыми занимались первоклашки, и сложил в несколько раз.
Наташка наконец сообразила, что с ней собираются делать.
– Ребята, не надо… – захныкала она, – если из-за Дашки – да я не пойду к ней, честное слово! Ну, отпустите, пожалуйста…
– Молодец, сообразила, – Артем обернулся, – Даш, решай – или все-таки надрать ей задницу? Так, на всякий случай.
Даша открыла рот; потом закрыла, поняв, что нежданно-негаданно обрела неограниченную власть над противной Гороховой. Ее так и подмывало крикнуть: – Конечно, надрать! Она даже подумала, что здорово б еще и сфоткать это на телефон, но ни с того ни с сего, вспомнила пафосную речь матери – дружбы с Гороховой она, конечно, не представляла даже в далеком будущем, но сработала привычка, что мать всегда права.
– Не надо, Тём. Пусть живет, – она махнула рукой.
– Ну, как скажешь, – Артем повесил скакалку на место, и тогда Грошев отпустил волосы. Наташка тут же натянула шорты, вытерла слезы.
– Даш, – по инерции она еще всхлипнула, – честное слово, я не пойду к тебе. Только вы никому не рассказывайте.
– О чем? Какая у тебя толстая жопа? – заржал бесцеремонный Грошев, но Артем конкретизировал ситуацию:
– Мы ничего не расскажем, но если будешь выделываться… – он покосился на связку разноцветных скакалок, – поняла?
– Поняла, – Наташка шмыгнула носом, – я пойду, да?
– Топай. И смотри у меня! – пригрозил Грошев.
Вся пунцовая, Наташка вышла из тренерской, а Артем достал мяч с самой верхней полки. …Класс! Горохова не придет! – Даша чуть не прыгала от радости, – без нее, может, уболтаю мать – я ж, правда, не хотела ничего красть…
Когда они, втроем, появились в зале, Наташки там не было; с остальных уроков она тоже отпросилась, по причине, якобы, острой зубной боли, на которую, и учителя, и одноклассники списали ее жалкий вид с припухшими заплаканными глазами.
…Ай да, Тёмка! Это он за меня ее так!.. – мысль эта всплывала, наверное, сотый раз, и теперь, когда начался очередной урок, Даша смотрела в спину математички, выводившей на доске формулы, но они ее совершенно не интересовали. Мысль требовала анализа еще несуществующих, но, оказывается, вполне возможных чувств, и Даша с удовольствием занялась им. До конкретных выводов было далеко – за один день такие вопросы не решались, однако сама внутренняя дискуссия рождала какое-то новое состояние души.
Последним уроком была биология, где старушка Любовь Васильевна рассказывала о доминантных признаках фасоли, о скрещивании черных кроликов с белыми, и на этом благодатном фоне проводимый анализ обретал все более конкретные формы. Но тут прозвенел звонок.
Радостный сумбур, творившийся в голове, улетучился; недавние события потускнели рядом событиями грядущими, и Даша даже ушла одна, не дожидаясь Насти.
Зайдя домой, она первым делом посмотрела на часы.
…Хорошо хоть, не среда – квартиру не драить, а то уже два, – внутри у нее все сжалось, –
осталось четыре часа, блин! Надо срочно делать уроки – мать на это всегда ведется…То, что ровно в шесть в замке повернулся ключ, было предсказуемо, и, тем не менее, Даша будто рухнула в пропасть. Ее охватил панический страх, победить который можно было только действием, а никак не ожиданием, и, вопреки традиции, Даша сама тихонько вышла из комнаты.
– Мам, я, правда, больше не буду… – кроме этой убогой фразы, ничего ей в голову так и не пришло.
– Надеюсь, – мать, как ни в чем ни бывало, разделась, разулась и направилась в ванную.
– Мам, я, честно, хотела приколоться! Ну, чтоб Наташка подергалась! Потом я б вернула!..
– Даш, – мать вытерла мокрые руки, – начнем с того, что если ты без спроса взяла чужую вещь, это уже квалифицируется, как кража. Собиралась ты ее вернуть или нет, суду неизвестно. По факту, например, ты принесла ее домой, и она преспокойно лежала в твоем рюкзаке. Во-вторых, что это за «прикол», если ты даже с друзьями им не поделилась? Наоборот, когда все искали планшет, врала, что ничего не видела, а потом врала мне, что не брала его. Согласись, это похоже совсем на другую версию.
– Согласна, – Даша вздохнула.
– А тогда какие вопросы? – мать открыла шкаф и из пяти висевших там ремней, выбрала тот, который обычно надевала с зеленой юбкой, – идем.
– Ну, мамочка!.. – прильнув к ее груди, Даша захныкала, – я никогда-никогда не буду! Честно!.. Ну, прости, пожалуйста!..
– А я разве говорила, что не прощу? – удивилась мать, – прощу, конечно. Но чтоб все сегодняшние слова до завтра не вылетели из твоей головы, ты должна быть наказана. Безнаказанность, Даш, ведет к кажущейся вседозволенности, а это скользкая дорожка, – она завела дочь в спальню, – раздевайся.
У Даши осталась последняя, призрачная надежда – возможно, если беспрекословно слушаться, то мать все-таки пожалеет ее; пусть не совсем – теперь это было понятно, но побьет как-нибудь несильно. Поэтому она молча сняла джинсы; как всегда аккуратно сложила их.
– Ложись.
Даша легла на живот, и почувствовала, как холодные руки аккуратно стягивают с нее трусики.
– Мамочка, не надо!.. Я буду хорошей!..
– Никто и не говорит, что сейчас ты плохая. Ты очень славная девочка, – положив трусики рядом с джинсами, мать намотала на руку ремень, оставив лишь нетерпеливо подрагивавший язык, – а наказана ты за конкретный поступок.
