— Он лишь сказал, что передать его вам совершенно необходимо. Он настаивал на этом. Казалось, это его очень тревожило.
— Думаю, я догадываюсь, что там. А Генриетта скоро освободится?
— Минут через десять. Я хочу ей кое-что объяснить.
Он вышел, а я сел, сжимая конверт. Я решил подождать, пока не вернется Генриетта. Мне не хотелось одному читать письмо Яна.
* * *
Кафе «Акант», рядом с вокзалом, специализируется на легких завтраках. Нам обоим требовался крепкий кофе и место, где можно было спокойно посидеть и прочитать послание Яна. Внутри конверта было длинное, написанное от руки письмо. Судя по всему, Ян писал его в несколько приемов. Почерк его совершенно отчетливо демонстрировал стадии развития болезни. В самом конце он был почти неразборчив. Я читал медленно, затем, без комментариев, передал письмо Генриетте. Добавить мне было нечего.
"Милый Эндрю,— так начиналось письмо, — жаль, что нам в последний раз не удалось поговорить подольше. Теперь я знаю немного больше о том давлении, которое ты испытывал в последнее время, и я прошу прощения за мою неуклюжую попытку наставить тебя на путь истинный. Отнеси это на счет неопытности и сочувствия к тебе. Знаю, мне следовало проявить больше такта, но ты мой друг, и я хотел помочь тебе. Думаю, тут еще сказывается и моя профессия. Все же мне следовало бы быть более осмотрительным и деликатным. Еще раз прошу прощения.
Все же я должен сказать: сейчас я уверен больше, чем когда бы то ни было, что я был прав, стараясь предостеречь тебя в отношении Дункана Милна. Возможно, сейчас ты и сам сейчас понял, что он хочет тебе зла. Если это не так, можешь тут же порвать письмо.
Я говорил тебе, что до меня доходила плохая молва о Милне, что он пользуется дурной репутацией; однако тогда мне не было известно, до какой степени это соответствует действительности. То, что я услышал вначале, подтолкнуло меня на дальнейшие поиски. Было это нелегко. Даже в церкви о нем говорили очень мало, а потом и вовсе замолкали. Тем сильнее мне захотелось выяснить, что же скрывается за этой завесой секретности.
За несколько дней до нашего последнего свидания у меня случилось несколько выходных дней. И пришел я к тебе тогда для того, чтобы рассказать, что стало мне известно и что я намеревался предпринять. Но когда появился Милн, я не мог остаться. Я намеревался связаться с тобой позже и наверняка сделал бы это, если бы не болезнь. Ты, возможно, слышал от меня об Ангусе Броди; члене Генеральной ассамблеи, хорошем моем друге. Иногда к нему обращаются за помощью люди, которых беспокоят, скажем, злые духи. Ангус не называет то, что он делает, «изгнанием духов», так как наша церковь не признает этого. Однако бывают случаи сплошь и рядом, когда требуется нечто большее, чем простые молитвы.
Я упомянул ему о Милне, и он рассказал мне более или менее то оке самое, что я уже слышал от других людей. Но тогда он добавил, что в более серьезных случаях ему помогает друг, католический священник. Как ты понимаешь, ему не хотелось бы, чтобы об этом стало широко известно, особенно его коллегам-пуританам из Ассамблеи. И все же он был так любезен, что сообщил мне имя священника, и я договорился с ним о встрече".
Здесь письмо прервалось, а когда последовало продолжение, почерк сильно изменился. Чернила тоже были другие.
"Последние несколько дней я был сильно болен. Головные боли с каждым днем становятся все сильнее, мне кажется, что голова моя вот-вот лопнет. Не знаю, как долго я смогу терпеть их. Врачи ничего не находят. Это меня не удивляет. Я очень хорошо знаю, кто виновен в моей болезни. Никакие исследования не смогут выявить причину.
В промежутках между приступами чувствую слабость, но сознание ясно. Генриетта сказала, что ты уехал с Милном в Марокко. Боюсь, он привязал тебя к себе навсегда. Но все же чувствую, что обязан написать тебе, так как не совсем еще потерял надежду помочь тебе, пока жив. Когда ты вернешься, меня уже не будет, я это знаю.
Я бы не особенно горевал, если бы не сны. А тебе тоже снились сны? Подозреваю, что снились. Меня все время тревожит фигура в капюшоне. Иногда она появляется в дневное время, когда я не сплю. На мгновение. Потом исчезает. В последнее время я вижу ее чаще, особенно когда испытываю сильную боль. Однажды она сидела на краю моей кровати более часа. Просто смотрела на меня. Больше всего я боялся, что она откинет капюшон, и я увижу ее лицо.
Через два дня после нашей последней встречи я повидался с тем священником. Его зовут отец Сильвестри, он живет в маленьком приходском доме в Кострофайне. Сначала он вел себя осторожно, даже когда я показал ему рекомендательное письмо от Ангуса. Но когда я рассказал ему, почему пришел и что мне уже известно, то согласился помочь.
Эндрю, ты должен пойти к Сильвестри, как только прочтешь мое письмо. Не медли: он все тебе расскажет. Выслушай его внимательно и действуй согласно его инструкциям. И обязательно порви с Милном, чего бы это тебе ни стоило. Сильвестри рассказал мне такие вещи, в которые невозможно поверить. Он рассказал мне все о Милне и привел доказательства. Сильвестри не сумасшедший, я верю каждому его слову. Дункан Милн вовсе не то, чем кажется. Его даже нельзя назвать человеком в полном смысле этого слова. Ты должен мне верить. Он..."
Запись опять прервалась, а когда восстановилась, стало ясно, что состояние Яна стало критическим.
"Заканчиваю. Генриетта не должна ничего знать. Так тяжело оставлять ее одну! Присмотри за ней, Эндрю. Был Сильвестри, но не смог ничем помочь. Мы молимся, но наши молитвы бессильны перед этим человеком.
Видел ли ты церковь, Эндрю? Ты знаешь, какую церковь я имею в виду. Серая церковь. Я теперь вижу ее каждую ночь. Иногда мне кажется, что я схожу с ума, потому что боюсь проснуться там. Господи, что за звуки я слышу..."
Запись опять оборвалась. В самом конце Ян нацарапал несколько строк, прерывистых и почти неразборчивых. Мне с большим трудом удалось их прочитать. Это были его последние слова, обращенные ко мне.
«Найди церковь. Уничтожь все. Они роятся. Дункан Милн привез их из Марокко».
Генриетта отложила письмо. Я молча наблюдал за ней, зная, что время говорить еще не пришло. Заметно было, что она старается взять себя в руки. Она только что прочитала последние строки, написанные ее мужем. Они напоминали бред испуганного человека, страдающего от галлюцинаций.
Мы посидели так с четверть часа в напряженном молчании, которое не мог нарушить постоянный шум многолюдного кафе. Наконец Генриетта немного успокоилась, и мы приступили к обсуждению наших дальнейших действий.
