Все, с кем я начинал, мертвы. Они уходили в мир иной со спокойной душой, их смерть была оправданна и справедлива.
Эти мальчики подохнут зазря. И даже если они взорвут полмира, это не даст нам победы. Побеждают не взрывы, не технологии. Побеждают идеи. То, ради чего люди сознательно отдают жизнь.
Наплевать, из-за чего сбежал мальчишка. Он сбежал, и точка. От Майора с его лохотронами, от Капитана-1 с его искусством воевать. И от меня с моим прошлым, которое предано и забыто нынешними. И от проигранной войны.
Буйвол срывающимся голосом передал по рации, что Капитан! убит. Ничего удивительного. Мы все давно убиты. Ходим строем, поем гимны, машем знаменами. Но не хотим побеждать. Нам стадо удобно жить в рабстве. И какая разница, у кого – у нечистых иди у самих себя.
Жаль Капитана. Но он сам подставился. Он слишком берег себя. Жид не сегодня, а завтра. Все думы и мечты – о грядущем высоком предназначении. Ну, что ж, теперь он живет вчера.
Надо крепко выпить, чтобы эти мысли не лезли в голову. Я вызвал по рации Полковника, доложил о боевых потерях. Не удержался и сказал о том, что Котенок сам приползет в часть. Неохота было дальше прочесывать лес.
«Возвращайтесь», – помолчав, приказал Полковник.
Я дал команду старшему моего отделения, Рябому, бегом вести ребят обратно в лагерь. А сам с наслаждением хлебнул пару больших глотков из фляжки и в одиночестве поплелся вслед за ними прогулочным шагом. Возвращайтесь… Я бы вернулся, но только лет на десять-пятнадцать назад.
6. ПОЛКОВНИК
Перемудрили.
Ах, как плохо.
Зря поддался Доктору. Размяк. Эти интеллигентские беседы за шахматишками. Отвлеченные умствования. Надо же понимать, что Доктор – чужой. И даже больше, чем чужой. Он пороха не нюхал. Он видел только чистенькую, стерильную, заранее запланированную смерть. Смерть чужого человека. Если с таким вот Доктором поделиться властью – каюк.
Вот он и грянул, каюк. Принесли из леса Капитана-1 вперед ногами. Позорные, грубейшие просчеты. Один за другим.
А как он разливался, Доктор. «Ампулы действуют, они убирают из их памяти все лишнее, все те знания, которые отвлекают от самопожертвования. Ампулы подчищают их жизнь, их жизненный опыт, но они не в силах изменить того, что заложено природой. Мы освободили мальчиков от внешних якорей – от прошлого, близких, от ценностей, которые кажутся вечными и единственно верными. Но в них все равно живет природный страх смерти. И он может проснуться, проявиться, подвести в самый неподходящий момент».
Он выдал эту тираду после того, как я рассказал о Котенке. В каждой из подводных капсул мы имитировали нештатную ситуацию – важно было убедиться, что мальчики не запсихуют, когда поймут, что капсула им больше не подчиняется. Перестраховываемся, не хотим идти по стопам японцев, которые сознательно воспитывали идейных самоубийц, камикадзе. И правильно перестраховываемся. Какую химию не изобрети, камикадзе – штучный товар. Нельзя целое поколение долгое время удерживать на таком напряженном градусе веры. Поколение сломается. И пойдет обратная цепная реакция – от неуемной жажды смерти маятник качнется к такой же неуемной жажде жизни.
Лучше готовить мальчиков не к смерти, а к подвигу. И принять меры, чтобы умная техника не позволила отменить подвиг, даже если мученик струсит на ближних к нему подступах. Знаменитый диверсант Скорцени не зря считал, что смертнику совершенно необходимо оставлять пусть самый минимальный и фантастический шанс на выживание. Заранее объявленный смертный приговор изнуряет и оглупляет. Фанатик думает не о том, как причинить врагу максимальный ущерб, а о том, как бы поскорее свести счеты с жизнью, прервав мучительную пытку ожидания смерти. И смертник, изнуренный этим ожиданием, не может действовать эффективно.
Да, я рассказал, как тряслись у Котенка руки, как катились слезы, и он не мог их остановить. Но он единственный из всех за считанные секунды нашел выход из абсолютного тупика. Даже Капитан-2, готовивший тренировку, не видел этой возможности. Котенок переиграл нас всех, он вернул управление и запустил торпеду, которая не должна была покинуть капсулу ни в коем случае. Капсула вместе с Котенком, вместе со смертельным взрывчатым грузом должна была, на самом-то деле, таранить и потопить цель – какой-нибудь большой пассажирский лайнер нечистых. Пожар, паника, многие тысячи жертв, и большая часть – женщины и дети. То, от чего содрогаются сердца нечистых и шатаются их государства.
Я привел эту историю как пример роковой непредсказуемости, причина которой – в непостижимом человеческом нутре. И Доктор завелся. Да, Котенок необычайно эмоционален и подвижен, и это может помешать нашему делу. Делать на него ставку как на террориста – нельзя. Так давайте используем его как учебное пособие. Ребят надо встряхнуть. Сплотить. Повязать кровью. А то, если они надорвутся от предстоящего геройства, обожрутся уставом мученика, рассыплются. Вон у Буйвола, при его-то внушительной комплекции, чрезвычайно низкий болевой порог. Получил по морде в контактном бою – выл как маленький. Ананас грохнулся в обморок, когда Доктор брал у него кровь из вены. Боятся боли ребятишки, боятся смерти. Им не о чем думать и вспоминать – рано или поздно они, вследствие этой пустоты мозга, задумаются о лишнем, вредном, о жизни и смерти. Так пусть все вместе поучаствуют в ней. Станут палачами. Убийцами. Не в теории, а по-настоящему.
Каким убедительным казался нам план! И как блистательно он начал исполняться! Доктор всего-то навсего лишил Котенка обычной дозы – всем мальчикам содержимое ампул он ежедневно растворял в пище. И Котенок рассыпался. Мы с Доктором радостно наблюдали, как он готовится к побегу.
Доктор, поминутно протирая вечно заляпанные очки, с упоением комментировал каждую строчку в личном деле Котенка. Вот сегодня в нем проклюнулось пока еще неосознанное воспоминание о несправедливости. А сегодня оно превратилось в тревогу о матери. Память возвращается постепенно. И начинается ее возвращение с мелочей, с каких-то смутных обрывков, с еле заметных шевелений в душе.
Неделя, всего неделя ушла на то, чтобы память мальчика одержала верх и над насаждаемой нами дисциплиной, и над проповедями Майора, и над железной логикой войны.
Когда все уже было готово к побегу, мы вновь совещались с Доктором. Он настаивал на том, чтобы мы сняли минное заграждение на одном из участков за проволокой – открыли путь Котенку. А как ему об этом сообщить, дело техники. Я возражал. Мне не хотелось огласки, а пуще всего не хотелось посвящать в нашу операцию Майора. И еще мне захотелось немного уязвить Доктора, этого доморощенного теоретика, знатока человеческих душ. «Пусть Котенка пропустит в лес Красавчик, они же друзья, – сказал я. – Это будет естественно. А Красавчика выгородим. Все знают, что он диверсант липовый. Отделается легким испугом».
