Солнце наконец скрылось за домом.
Мало-помалу печь в машине начала остывать. Подул легкий ветерок, и Тэд с облегчением подставил ему лицо. Ему было лучше, чем в течение всего дня. Фактически, этот день весь казался ему сплошным страшным сном, где явь перемежалась с видениями. Во сне он скакал на коне по полю, и там играли кролики, точь-в-точь, как в мультфильме, который он смотрел с мамой и папой в «Волшебном фонаре» в Бриджтоне. В конце поля был пруд, где плескались очень милые утки. Тэд играл с ними. Ему было лучше, чем маме, потому что мама была там, с монстром, с монстром, вылезшим из его шкафа. Там, где он видел уток, никакого Монстра не было. Тэду это нравилось, хотя он странным образом знал, что, если он пробудет в этом чудесном месте слишком долго, то не сможет вернуться в машину, к маме.
Потом солнце зашло за дом. Появились прохладные тени, приятные на ощупь, как бархат. Монстр отстал от них. Почтальон не приехал, но теперь можно было хотя бы отдохнуть. Хуже всего была жажда. Никогда в жизни ему так не хотелось пить. Там, где плавали утки, было так зелено, так прохладно…
– Что ты говоришь, дорогой? – над ним склонилось мамино лицо.
– Пить, – прошептал он. – Я хочу пить, мама.
– Да, я знаю. Мама тоже хочет пить.
– Я думаю, в доме есть вода.
– Дорогой, мы не можем войти в дом. Злая собака нас сторожит.
– Где? – Тэд встал на колени и выглянул в окошко, зажмурившись от яркого света. – Я не вижу.
– Сядь, Тэд. Ты…
Она еще говорила, и он чувствовал ее присутствие рядом, но все вдруг стало расплываться. Слова доходили до него через плотную туманную завесу как будто вечер окутал их туманом… как в то утро, когда папа уезжал в свою поездку. Но туман был не там, где осталась мама. Он был в том месте, где плавали утки. Мамино лицо отдалилось и стало бледным и спокойным, как луна, что заглядывает иногда в окошко, когда вы просыпаетесь среди ночи… потом это лицо растаяло в самом тумане. Ее голос растворился в кряканье уток.
Тэд играл с ними.
Донна задремала, а когда она проснулась, тени уже наползали друг на друга, и весь двор Кэмберов приобрел пепельную окраску. Солнце, круглое и багровое, висело над горизонтом, напоминая ей баскетбольный мяч, окрашенный кровью. Она пошевелила языком. Горло было будто обито мягкой тканью. Слюна свернулась тугим комком. Она мельком подумала, как приятно было бы открыть душ у себя в доме, включить ледяную воду и подставить тело под освежающий водопад. Образ был настолько ярким, что она вздрогнула. У нее болела голова.
Где пес?
Она выглянула в окошко, но смогла увидеть только то, что рядом с сараем его не было.
Она надавила гудок, но он только захрипел, не желая работать. Она потрогала пальцем трещину на стекле и подумала, что будет, если пес ударит в это стекло еще пару раз. Разобьется ли стекло? Она не верила в это сутками раньше, но теперь готова была поверить.
Она снова стала смотреть на дверь, ведущую в дом. Теперь она казалась более далекой, чем раньше… словно ей хотелось видеть ее такой.
«Этот проклятый пес гипнотизирует меня».
Она сразу оборвала эту мысль. Дела принимали слишком опасный оборот, чтобы позволять себе рефлексировать. Сознательно или неосознанно, Куджо в самом деле гипнотизировал ее, но теперь все изменилось. Она не могла больше выжидать, пока сварится вместе с сыном в этой жестянке.
Тэд спал. Если пес в сарае, она может попытаться сейчас.
«Но если он все еще за машиной? Или под ней?»
Она вспомнила, что обычно говорил ее отец, когда смотрел футбол по телевизору. В этих случаях он обычно ставил рядом с собой пепельницу и большую чашку бобов, и комната становилась непригодной для жизни на весь день; даже пес, поскуливая, удалялся прочь.
При особенно удачных ударах отец, всегда вскрикивал одно и то же: «Ждал в кустах!» Ее мать это неизменно бесило, но тогда Донна уже знала, что ее бесит все, что отец ни делает.
Теперь ей представился Куджо, лежащий за машиной вне пределов видимости и наблюдающий за тем, как она выходит, своими кровавыми глазами. Он ждет ее, думает, что она такая глупая. Он ждет ее в кустах.
Она потерла лицо руками. Над головой показалась Венера. Солнце превратилось в красную полосу на горизонте. Где-то запела птица.
До нее дошло, что сейчас она выбирает самый неудачный момент за весь день, чтобы выйти из машины. В самом деле, она задремала и не видела, куда делся пес. Она очень устала, а в машине было так уютно, и Тэд посапывал рядом; его полубредовое состояние перешло в настоящий сон.
Но она опасалась, что это лишь отговорки. На самом деле, ситуация была серьезной, но не отчаянной. Нужно только выбрать удачный момент. Силы ее убывают, и утром она еще больше ослабнет. К тому же, она просидела в одной позе уже двадцать восемь часов. Что, если она вообще не сможет разогнуться и, выйдя из машины, беспомощно скрючится, пытаясь размять затекшие ноги и наблюдая, как к ней большими прыжками несется Смерть?
«Речь идет о жизни и смерти, – беспомощно проговорил внутренний голос. – Нужно выбрать удачный момент, вот и все».
Ее тело собралось с силами раньше, чем мозг. Она туже обернула рубашку вокруг правой руки и взялась левой за ручку дверцы. Она так ничего и не решила сознательно; она просто пошла.
Сейчас, пока Тэд спит и не увидит исхода… каким бы он не был.
Она открыла дверцу влажной от пота рукой, вслушиваясь в каждый звук.
Птица пропела снова.
«Если он согнул дверцу, она может и не открыться», – подумала она. Может, так будет и лучше. Можно будет снова сесть в кресло, и отбросить сомнения… и ждать… и терять влагу… и слабеть.
Она надавила на дверцу левым плечом. Правая рука под рубашкой тоже вспотела. Кулак сжался так сильно, что заболели пальцы. Снова и снова она проигрывала в уме, как подбегает к двери, тянется к ручке…
Но дверца не желала открываться. Она надавила на нее изо всех сил, связки на шее напряглись. Но дверца… внезапно открылась с ужасным скрежетом. Она едва не выпала из машины, схватившись для равновесия за ручку. Внезапно ее охватила паника, холодная и безнадежная, как у пациента после медицинского заключения «рак». Дверца уже не закроется. Пес доберется до них. Тэд еще может милосердно потерять сознание прежде, чем зубы Куджо вопьются ему в горло.
Она тяжело дышала, быстрее и быстрее. Ей казалось, что она видит каждый камешек на дорожке, но думать было невероятно трудно. Мысли путались; мысленные сцены сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой.
Падение с крыльца в пятилетнем возрасте, когда она сломала запястье.
Стыд и страх, когда однажды в школе, на уроке алгебры, на ее светлой юбке проступили пятна крови, и как она старалась добежать до туалета, пока никто не заметил.
