Для охорона ей нужны перо ночное и дневное, она их поженит между собой, сплетёт колыбель из травы-семейки и, заплетя в кольцо деревянного засова, произнесёт нужные слова. И тогда перья будут держать замок так, что, кроме её руки и её шёпота, никто не откроет крышку. Не каждый и увидит сундук, даже если расшвыряет все вещи, наваленные сверху.
— Сейчас, погодь, да, — шептала она в ответ на горестные и деловитые крики из деревни, а толстые пальцы уже плели травяную цепку из прочных стеблей семейки, — вот только навешу, шепну и прибегу.
Охорон получился хороший, прочный. Берита зубами затянула последнюю петлю, стараясь как можно сильнее смочить узел слюной. Повернулась.
С приоткрытой крышки сундука смотрела жёлтыми глазами плоская голова на длинной шее, покачивалась. Рука с охороном повисла вдоль сбившейся юбки. Ноги ослабели, и Берита оперлась свободной рукой на край скрини.
— Я… — голос сорвавшись, пискнул мышью. В голове билось, вот, дожадничала, и с Корой связалась, ох, дура. Всё отберут, всё…
Она ждала слов гостя, не имея сил отвести глаз от жёлтого взгляда. Но голова молча покачивалась из стороны в сторону. А снаружи всё кричали, и кто-то издали помянул её имя, со злостью. Там… там уж все женщины собрались, кто умеет хотеть, ждут, потому что она знахарка, она должна им сказать, чего захотеть, чтоб не вышло хуже. Надо идти.
— Надо идти мне, — обратилась к мерному качанию головы. И, не дождавшись ответа, проследила взглядом, как узкое серое тулово обвивает сундук, а хвост уже нырнул внутрь, туда, где лежат её, Бериты, Вещи. Тайные, такие нужные ей.
— Зачем же, — зашептала и сделала шаг, а свободной рукой нащупала на кожаном шнурке пояса свой нож.
— Сшшш… — раскрылась серая с розовым пасть, светляком мелькнул двуострый язык. Берита замерла, пытаясь понять. И ещё шагнула.
— Я ведь всю жизнь и никогда для себя. Всё для вас, — поклонилась быстро, не опуская лица, и сама стала похожей на толстую короткую змею, — как велено, служила для здоровья нашего, женщинам рожать и для деточек. Не надо!
Пасть закрылась, но скрипнула крышка сундука, и серое тулово, шевелясь, полилось вслед за хвостом внутрь, перетекая по углам извивами.
Берита ещё шагнула. В груди глухо тукало сердце, а в голове мысли крутились, как мусор в речном водовороте. Зачем же так? Была ей радость только эта. От мужа-мужчины и от красоты своей она отказалась когда-то, много дождей назад. И вот пришли отобрать. А ей осталось и жить-то немного: Берита ходила смотреть в болотное окно на границе мира, видела срок. И как доживать? Как сумасшедшая Кора? По соседкам бегать?
— Оставь, что давали, — смотрела на змеиную голову уже сверху, а потная рука сжимала удобную рукоятку, — мне давно дали и навсегда. По самую мою смерть. Обещали так.
Свет жёлтых глаз потускнел. Гость кивнул, и Берита затаила дыхание. Но не кивок согласия, просто голова отвернулась, заглядывая в сундук.
— Не надо… — шагнула ещё и протянула руку с охороном. Кольца, покрытые серой шкурой, змеились, шурша в сундуке, и вот голова показалась снова. А в пасти, сверкая, любимое Бериты, то, что держала в руках так часто и не могла надышаться, любуясь.
— Н-нет, — старая рука со сведёнными пальцами мелькнула и схватила серую шею, прямо под плоской головой, — отдай!
— Ссссссс, — пасть не открывалась, чтоб не уронить взятого.
И тогда, глядя внимательно на руку, как на чужую, Берита подняла нож, чьё полукруглое лезвие блестело, как серп Большого Охотника, и, поднеся к схваченной шее, полоснула. Сипение оборвалось. Зазвенело любимое, упав внутрь, туда, откуда было взято. Шмякнулась поверх отрезанная плоская голова с тусклыми глазами и вялым шнурочком языка. А тулово уже всё было там. Берита со всей силы захлопнула крышку и, налегая, притиснула сверху, чтоб разбухший деревянный засов вошел в петли.
— Берита, жена старого Беру, — крик пришёл издалека, а может, и был, только не слышала раньше.
Крышка лежала плотно, и ничего не было видно снаружи, вообще ничего: ни капель крови, ни кончика хвоста. Старуха стояла, машинально обтирая краем юбки лезвие ножа, смотрела на крышку. Потянулась было открыть, заглянуть, может, привиделось ей. Но обругала себя злым шёпотом. Подхватив с пола, ловко вплела в петли засова охорон из чёрного и белого перьев.
— Как ночь ко дню, как муж к жене, прилипни, прорасти, никого не пусти, до светлого утра, до шёпота моего, — пропела, с облегчением глядя, как завиваются травяные жилки, пронизывая и оплетая дерево замка.
И крикнула в полный голос:
— Иду, тут я!
Закидала циновками тихо стоящий сундук. Осмотрев яркое лезвие в ночном свете, сунула нож в маленькие ножны на поясе. И заторопилась к выходу, переваливаясь.
Когда добралась по шатающимся мосткам в гущу людей, то уже была спокойна, всё подмечала вокруг и даже порадовалась: не так страшно, как ночь о том кричала. Из растрёпанных хижин голосили, убивались о курах и намокшем зерне, рыдала и смеялась молодая жена одного из охотников, прижимая к себе орущего сына, он спрятался с испуга в чуланчике, а мать билась, думая: утонул, упав с мостков. Когда почти дошла к большой хижине старого Тику, дёрнул за локоть мужчина, стоящий на проваленных мостках, рассказал: двое детей пропали, и матери их не придут.
— Тола камнем сидит, первый он у ней, а вторая кричит, рыбой бьётся, толку не будет. Вы уж там сами.
— Чини давай, — огрызнулась сочувственно и пошла дальше, хватая рукой хлипкие перила и подбирая другой юбку, чтоб не упасть.
В большой хижине было тихо. Шептались женщины, сидя большим кругом, и, когда Берита показалась в дверях, заслоняя свет, все лица забелели навстречу, и глаза, широко открытые, блеснули из темноты.
— Иди к нам, Берита, — зашелестело со всех сторон. Кто-то из женщин заплакал, и на неё шикнули.
— Скажи, Берита, что думать, чего хотеть?
Фигуры шевелились, освобождая ей место напротив двери. По крыше, треща жердинами, ползали мужчины, укрывая остов наспех набранными листьями песчаницы.
Берита прошла, дотрагиваясь до мокрых женских голов. Грузно уселась на свое место. Тихонько, скрытно от всех положила руку на рукоять ножа.
— Все тут? Все, кто может?
— Да, Берита…
— Подождём, когда крышу сделают. Молодые все целы?
— Целы, что им сделается, друг за дружку держались, — нервно крикнула молодайка напротив, — а вот сыночек Самумы, и первенький Толы…
— Тихо! — Берита подняла руку. Загомонившие женщины смолкли. Но в тишине одна сказала еле слышно:
— Давай попросим, Берита, пусть вернут детей, — и смолкла, сама испугавшись сказанного.
