1
Наутро Лизи сидела, поджав ноги, в архивной комнате Скотта и просматривала кипы и стопки журналов, списки выпускников, бюллетени кафедры английского языка и литературы, университетские «журналы», которые лежали вдоль южной стены. До прихода в рабочие апартаменты думала, что беглого просмотра вполне хватит для того, чтобы избавиться от тех жестких тисков, в которых эти ещё не увиденные фотографии держали её воображение. А попав сюда, поняла, что надежда эта напрасна. И ей не требовался маленький блокнот Аманды с вписанными в него числами. Он лежал на полу, никому не нужный, пока Лизи не сунула его в задний карман джинсов. Не нравился ей вид этого блокнота, принадлежащего человеку с не совсем здоровой психикой.
Вновь она оглядела длинную стопку книг и журналов, приваленных к южной стене, — пыльную книгозмею высотой в четыре фута, а длиной в добрые тридцать. Если бы не Аманда, она упаковала бы все в коробки из винного магазина, не заглянув ни в один журнал и гадая, зачем Скотт хранил в своих рабочих апартаментах так много мусора.
Мои мозги устроены как-то иначе, сказала она себе. Пожалуй, я не мыслитель.
Может, и нет, но ты всегда отличалась феноменальной памятью.
Голос Скотта, с его обаятельной насмешливостью, перед которой невозможно устоять. Но, по правде говоря, ей гораздо лучше удавалось всё забывать. Ему тоже, и на то у обоих были свои причины. И однако, будто в доказательство его правоты, Лизи услышала обрывок разговора двух призраков. Один голос, Скотта, она узнала. Во втором слышался лёгкий южный акцент. Возможно, показной лёгкий южный акцент.
— …Тони запишет всё это для (Как там его? Чего-то там… Да, в общем, без разницы). Вы бы хотели получить эхсемпляр, мистер Лэндон?
— …Гм-м-м? Конечно, будьте уверены! — Бормочущие голоса вокруг них. Скотт едва услышал слова о том, что Тони что-то там запишет, но он обладал свойственным политикам даром открываться тем, кто пришёл увидеть его, когда он выступал публично. Скотт больше слушал гул окружающей толпы и уже думал о том, что вот-вот произойдёт включение, приятный такой момент, когда электричество от него устремляется к собравшимся, чтобы потом вернуться обратно, с удвоенной, даже утроенной мощностью. Он любил этот поток, но Лизи точно знала, что больше всего ему нравилось то мгновение, когда штепсель втыкался в розетку. Тем не менее он не стал экономить время на ответ.
— …Вы можете прислать фотографии, статьи или рецензии из газеты кампуса, отчёты кафедры и так далее. Пожалуйста. Я хочу увидеть всё. «Кабинет Лэндона, отделение БДП[9] № 2, Шугар-Топ-Хилл-poуд, Касл-Рок, штат Мэн». Лизи знает почтовый индекс. Я его вечно забываю.
Ничего о ней, просто «Лизи знает почтовый индекс». Как бы Анда завизжала, услышав такое! Но Лизи хотела, чтобы о ней забывали в таких поездках, чтобы она была и её как бы не было. Ей нравилось наблюдать.
«Как тому парню в порнофильме?» — однажды спросил её Скотт — и увидел узкую, как новорождённый месяц, улыбку, которая показывала, что он подошёл к опасной черте. «Примерно так, дорогой», — ответила она.
Он всегда представлял её сразу по приезде куда-либо и потом повторял её имя снова и снова, другим людям, но это редко срабатывало. Вне своей сферы деятельности учёные, как ни странно, выказывали полное отсутствие любопытства. Большинство радовались приезду автора «Дочери побережья» (Национальная книжная премия) и «Реликвий» (Пулитцеровская). К тому же на протяжении почти десяти лет Скотта превозносили чуть ли не как божество. Другие, конечно, но отчасти он обрёл нимб и в собственных глазах (Лизи, само собой, видела в нём обычного человека; она приносила ему новый рулон туалетной бумаги, если прежний заканчивался, когда он сидел на толчке). Никто, естественно, не подключал электричество к сцене, когда он стоял на ней с микрофоном в руке, но даже Лизи чувствовала связь, которая возникала между ним и аудиторией. Эти вольты. Они словно питали людей и имели слишком малое отношение к его писательству. Может, и вовсе никакого отношения. И были напрямую связаны с его личностью. Звучит безумно, но так оно и было. И вроде бы эти вольты не сильно меняли его самого, не причиняли вреда, по крайней мере до…
Её взгляд перестал бродить, остановился на книге в переплёте с вытесненными золотыми буквами на корешке: «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988».
1988-й, год романа о рок-музыканте. Романа, который Скотт так и не написал.
1988-й, год безумца.
— Тони запишет всё…
— Нет, — остановила себя Лизи. — Неправильно. Он не сказал Тони, он сказал…
— Тонех…
Да, вот это правильно, он сказал Тонех, он сказал…
— Тонех, он за-ахпишет всё это…
— …он запишет всё это для «У-Тенн восемьдесят восьмого года», — произнесла Лизи без всякого акцента. — Он сказал…
— …и вышлет «Эхспресс-почтой».
И она могла поклясться, что этот ярый поклонник Теннеси Уильямса едва не сказал «Кспресс». Это был тот самый голос, всё точно, с лёгким южным акцентом. Дэшмор? Дэшмен? Дэш там присутствовало, всё так, и этот тип мчался вперёд[10], как гонщик-звезда, но звали его иначе. Звали его…
— Дэшмайл! — сообщила Лизи пустым комнатам и сжала кулаки. Смотрела на книгу с золотыми буквами на корешке, словно та могла мгновенно исчезнуть, стоило Лизи лишь отвести взгляд. — Этого маленького гадкого южанина звали Дэшмайл, и ОН УДРАЛ КАК ЗАЯЦ.
Скотт отверг бы и предложенную «Экспресс-почту», и «Федерал экспресс», полагая, что всё это — лишние расходы. Насчёт корреспонденции спешки никакой не было: когда придёт, тогда он её и получит. Когда дело касалось его романов, он как раз задержек с рецензиями не любил, предпочитал как можно быстрее их увидеть, а вот для статей о его публичных выступлениях обычная почта очень даже годилась. Поскольку «Кабинет» был его личным адресом, Лизи осознала, что она и не могла видеть всю эту корреспонденцию. А как только журналы оказывались здесь… эти просторные, хорошо освещённые комнаты были творческой игровой площадкой Скотта — не её, клубом одного мальчика, где он писал свои истории, слушал свою музыку так громко, как ему того хотелось, в специальной комнате со звукоизолирующими стенами, которую он называл «Моя палата для буйных». На двери в рабочие апартаменты не висела табличка «НЕ ВХОДИТЬ», Лизи часто бывала там при жизни мужа, и Скотт всегда радовался её приходу, но потребовалась Аманда, чтобы понять, что именно пряталось в животе книгозмеи, спящей у южной стены. Вспыльчивая Аманда, подозрительная Аманда, психически неуравновешенная Аманда, которая в какой-то момент пришла к выводу, что её дом сгорит дотла, если она не будет класть в печку три кленовых полешка, не больше и не меньше. Аманда, которая трижды поворачивалась через левое плечо на крыльце, перед тем как вернуться в дом, если что-то там забывала. Посмотрите на всё это (или послушайте, как она считает возвратно-поступательные движения руки, когда чистит зубы) и вы тут же внесёте Аманду в список чокнутых старушек, а кто-то ещё и выпишет ей золофт или прозак. Но без помощи Анды смогла бы маленькая Лизи понять, что в рабочих апартаментах хранятся сотни фотографий её покойного мужа, дожидающиеся, когда кто-нибудь на них глянет? Сотни воспоминаний, которые могли ожить. И в большинстве своём они были бы куда более приятными, чем связанное с Дэшмайлом, этим трусливым южанином…
