На протяжении остатка того утра, столь далекого от реальности, я распаковывал баулы, разбирал вещи, расставляя их по местам с тщательностью монаха какого-нибудь светского ордена. В самом деле, разве моя жизнь на острове была чем-либо иным, чем опытом отшельничества? Большая часть книг уместилась на полках, которые достались мне в наследство от предшественника, никаких сведений о котором так и не удалось получить. Затем я принялся выгружать муку, банки консервов, тушенку, ампулы с обезболивающим средством, тысячи таблеток витамина С, столь необходимого для борьбы с цингой; инструменты для замеров, которые, к счастью, не повредились при перевозке, журналы для регистрации температуры, два ртутных барометра, три модулятора и аптечку с полным набором лекарств на все случаи жизни. Что касается всякого рода неожиданностей, то, пожалуй, стоит упомянуть о находках из баула 22-Е, где я хранил всевозможные письма и ходатайства. По ним можно было судить об усилиях, затраченных различными общественными организациями и научными центрами.
Пользуясь моим пребыванием в столь суровых условиях, группа ученых из Киевского университета поручала мне провести опыт в области биологии. По каким-то причинам, суть которых мне не удалось уяснить, географическое положение острова создавало идеальные условия для размножения мелких грызунов. Мне предлагалось разводить карликовых длинношерстых кроликов сибирской породы, прекрасно приспособленных к этому климату. Если бы эксперимент удался, то корабли, заходившие на остров, могли бы пополнять запасы свежего мяса. Для выполнения задачи я имел в своем распоряжении две книги с огромным количеством схем и рисунков, которые содержали руководство по уходу за длинношерстыми кроликами. У меня не было с собой ни клетки, ни кроликов – ни длинношерстых, ни короткошерстых. Однако я вспомнил, как усмехался корабельный кок всякий раз, когда мы с капитаном выражали свое восхищение, попробовав приготовленное им рагу, которое значилось в меню под названием «Русский кролик под киевским соусом».
Берлинское географическое общество снабдило меня пятнадцатью банками с формалином. В соответствии с прилагаемыми инструкциями мне поручалось заполнить их «автохтонными насекомыми, представляющими большой интерес, но исключительно в том случае, если они будут принадлежать к видам Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, которые обитают в водоемах». С истинно немецкой аккуратностью журнал для заметок был защищен непромокаемым шелком. На случай если мои лингвистические познания не слишком обширны, текст инструкций прилагался на восьми языках, в том числе на финском и турецком. Строгим готическим шрифтом меня предупреждали о том, что банки с формалином являются собственностью немецкого государства и что «частичное повреждение или полное уничтожение одной или нескольких банок» послужат причиной соответствующих административных санкций. Я испытал большое облегчение, когда обнаружил примечание, составленное в последний момент, которое гласило, что меня, как добровольного научного сотрудника, избавляют от подобной ответственности. Очень любезно с их стороны. К несчастью, ни в одном разделе инструкций не было разъяснено, как выглядят эти Hidrometridae Halobates и Chironomidae Pontomyia, а также являются они бабочками или жуками. Не уточнялось также, какие из них представляли интерес и почему.
Вдобавок ко всему одно торговое предприятие из Лиона, сотрудничающее с верфью, просило меня оказать им помощь в качестве золотоискателя. К письму прилагался небольшой аппарат для поиска и анализа, а также инструкции к нему. В случае обнаружения золотой жилы с чистотой элемента, превышающей шестьдесят пять процентов, – и исключительно в этом случае, – мне поручалось сообщить об открытии «в кратчайшие сроки и конфиденциально». Само собой разумеется. Если мне удастся найти месторождение золота, я незамедлительно отправлюсь в их офис в Лионе, чтобы предприятие оформило свои права на владение им. Наконец, один католический миссионер в своем письме, написанном витиеватым каллиграфическим почерком, просил меня, чтобы я заполнил «с величайшей тщательностью и терпением святого» анкеты, на вопросы которых должны были отвечать аборигены. «Если принцы племени банту, проживающего на острове, окажутся очень робкими, не отчаивайтесь, – советовал он мне. – Учите их на своем примере и молитесь коленопреклоненно. Это наставит их на путь истинный». Вне всякого сомнения, миссионер не располагал точными сведениями о месте моей службы: вряд ли мне удастся обнаружить здесь какое-нибудь государство банту, будь то королевство или республика. Когда мне осталось распаковать лишь два ящика, я неожиданно наткнулся на этот конверт, их письмо.
Мне бы хотелось сказать здесь, что я разорвал его, не читая. Но не смог этого сделать. Спустя несколько дней я восстановил в памяти последовательность событий. Зачем я вспоминал об этом? Потому что дурацкое письмо взбесило меня настолько, что я не распаковал два последних ящика. Я не узнал, что в них было, и это впоследствии едва не стоило мне жизни.
Письмо от моих бывших товарищей по борьбе. Самым отвратительным являлось то, что оно не содержало ничего конкретного. Его авторы позаботились о том, чтобы в нем не было ни искажений реальности, ни ненужных оскорблений. Они не хотели давать мне повод возненавидеть их, не понимая, что именно это возбуждает во мне ненависть. Больше всего меня вывели из себя их тонкие намеки о необходимости молчания. Они были бы огорчены, если бы в будущем я начал действовать против них теми же методами, которые использовал в прошлом на их стороне. Они, как всегда, подчеркивали свое сожаление по поводу того, что я оставил их ряды, и даже предлагали возможность реабилитации, если я решу вернуться домой. Они и вправду считали причиной моего отказа неутоленные личные амбиции! Естественно, я послал их ко всем чертям со своего острова, удаленного от них на девять тысяч километров. Однако законченным идиотом себя считать не хотелось. Даже в крайнем раздражении я понимал, что проклинал не каких-то конкретных людей, а свои чувства по отношению к прошлому. Я был узником своей памяти, а не этого крошечного острова. Если судьба привела меня сюда, то виной всему было мое участие в политическом движении, которое по странному стечению обстоятельств началось с одного письма, а сейчас заканчивалось другим.
Самые везучие ирландские сироты получали образование в школе Блэкторна. Англичане считали, что они представляли потенциальную опасность и легко могли стать пушечным мясом для повстанцев. Миссия Блэкторна состояла в том, чтобы превратить нас в безопасных и покорных пролетариев. Лучше всего, в моряков. Эта профессия была особенно подходящей, потому что таким образом люди, попавшие под подозрение в неблагонадежности еще в момент своего рождения, посылались в открытое море, в ряды английского флота, который представлял собой плавучую тюрьму. Мне тоже была уготована такая судьба, и я превратился в техника морской логистики, заурядного ТМЛ. Правда, мне присваивался первый разряд, согласно диплому, выданному ее милосердным величеством. Педагоги Блэкторна, надо отдать им должное, были неплохими специалистами. Они научили нас основам океанографии и метеорологии. А еще – способам связи. Это было единственным преимуществом английской оккупации: я мог тысячу раз заявлять о своей католической вере, но предпочитал азбуку Морзе латинскому языку. Однако английское высокомерие переходило все границы. Англичане воображают, что могут обращаться с обитателями своих колоний, как с паршивыми псами. И в дополнение к этому требуют верности от псов, которым кидают объедки со своего стола. Они хотели бы, чтобы мы служили на их кораблях, в то время как Ирландия шла бы ко дну. Они бы желали, чтобы мы следили за состоянием атмосферы, в то время как сами отнимали бы у нас наш воздух и нашу землю. Им не приходило в голову, что мы можем восстать против них.
