– Ты посмотри на меня. Я старый уже. Да и смелым особо, никогда не был. Даже не женился, боялся с девушками знакомиться. А ты вон, молодой, тебе лет 25.
– 32. – Поправляю его автоматически.
– Тем более! 32, а выглядишь моложе. По жизни не трусливый? – Он замолкает, но видно, что даже если не отвечу, продолжит говорить. Отвечаю:
– Нет. Иногда. Стараюсь перебарывать себя. – Странный разговор начинает действовать успокаивающе. Откидываюсь на спинку и, сложив на груди руки, вздохнув, говорю:
– Ты… Вы к чему это?
Поглядывая на меня, он принимает такое же положение и тихо произносит:
– Я был, в грязно-жёлтом Аду.
Я всё ещё могу оказаться психом.
Не отрывая взгляд от моего лица, Абориген продолжает:
– И так же как ты, я вошел в чёрный проем.
Кажется, он реален и мне не мерещится. Значит я в порядке. Чувствую, что сейчас стеку со скамейки, словно кисель. Никогда не был настолько расслабленным и счастливым. А вот в музее какая-то… сбиваюсь, осознавая смысл произносимого Аборигеном:
– И мы ещё в нем.
…фигня происходит.
– Как это, в нём? Тут, всё нормально. – Я обвожу рукой окружающую обстановку и снова поворачиваюсь к нему. – А там, там такое! Да я бы свихнулся, если бы увидел, кто… что там прячется! – Наклонившись к нему, шепчу: – Эта чернота, вся: концентрат страха. Если б мы всё ещё были в ней, от всякой мерзости, всего, что бросает в дрожь – тут, было бы не протолкнуться. – Снова откидываюсь на скамейку. Я в порядке. А он нет. Он не смог вынести произошедшего и сошел с ума. А я выдержал. Справился.
– Ненормально. Тут, всё неправильно. Ты откуда?
– Что? Откуда? А, из России, как и ты, э, вы. Вы же русский? Или просто хорошо язык знаете?
– Я так и думал. А я француз! И по-русски, ни слова не знаю.
– Блин, а сейчас? Мы сейчас на каком языке, по-твоему, разговариваем? – Повернувшись к Аборигену всем корпусом и стараясь говорить спокойно, продолжаю: – Слушай. Там, в музее, что-то происходит. Не знаю что, но нам повезло, мы вернулись. Всё, точка. Кошмар закончился. Теперь только нормальные, привычные ужасы, понимаешь? Никакой нахрен мистики. Просто надо держаться подальше от этого музея. И подобных ему мест. Не дай бог, угодить куда похуже и не выбраться. – Смотрю ему в глаза: ничего. Кто блин придумал, что по глазам что-то там видно? Просто глаза. Вот на лице, да, на лице у него прям написано – «не убедил».
– Я говорю на французском…
– Да твою налево! Я по-французски только до свидания и пожалуйста знаю, но уж могу отличить когда человек по-французски, или ещё на каком-то языке, говорит. – С раздражением встаю, собираясь уйти. Срочно за пивом, срочно. И подальше от этого психа.
– Не уходи! Пожалуйста! Я ни с кем не разговаривал четыре года. Я могу тебе, просто всё рассказать. Ты выслушай, потом если не пригодится, если ты прав и я спятил, даже не вспомнишь, забудешь и всё. – Он замолкает и смотрит на меня, протянув руку, словно хочет дотронуться, но не решается. Чёрт! Да он плачет!? От вида, взрослого, крепкого мужчины, доведенного до слёз, меня начинает внутренне колотить. Я готов лупить стену в бессильной злобе. Никто не должен так выглядеть! Это неправильно! Я могу исправить. Да, да, надо всего лишь выслушать. Он выговорится, всё будет хорошо. Потом в гостиницу отведу. Точно, пусть врача вызовут. Ему стопроцентно нужен психиатр. Сажусь и, не глядя на Аборигена, тихо говорю:
– Если перестанешь… – язык сопротивляется слову «плакать», я показываю на свой глаз потом на него. Сообразив, о чем я, он вытирает слёзы, начинает растирать лицо, выпрямляет спину, поводит плечами. Похож на встряхнувшегося после сна пса. – Да, так лучше. Рассказывай. – Облокачиваюсь на спинку и блуждаю взглядом по стоящему рядом дереву, в тени которого притаилась телефонная будка. Это будет просто странная история. Ничего особенного. Просто история.
– Спасибо. – Абориген делает глубокий вдох, выдох и начинает рассказывать: – Мне 53 года. Я писатель. Я на самом деле француз и на самом деле не знаю русского языка. – Увидев мой устремившийся на него взгляд, поднимает руку ладонью вперед. – Потом. Мы же договорились, я просто рассказываю. – Он продолжает после моего кивка:
– Честно говоря, я наверно не очень хороший писатель. Напечатали всего одну мою книгу, да и то, маленьким тиражом. И, я согласился на минимальный гонорар. Семьи нет, родных тоже, так что, денег за подработки в журналах и газетах мне хватало. И я согласился: ведь меня напечатали, понимаешь? Я бы и без гонорара наверно согласился. Хорошо, что они не предложили. – Он улыбается, совершенно нормально, расслабленно, как обычный человек. Потом чуть грустнеет и продолжает:
– За следующую обещали заплатить больше, но, но вторую книгу не взяли. И очень долго я не писал ничего длиннее статей по заказу. А потом вдруг меня осенило: История Палача! Это название просто всплыло в голове, и не пожелало уходить. Очень скоро у меня была готова основная идея. – Француз, развернувшись ко мне, уже ничем не напоминает испуганного большого ребёнка. Продолжая говорить, он понемногу начинает жестикулировать. Видимо, старое чувство блестящей идеи вернулось. – Ты только представь, что средневековый палач попадает в наше время. И не куда ни будь, а в богатенький район Парижа. Чем он займется? Конечно же пытками. Сделает себе инструменты, и будет пытать кого? Богатеев. Их по-прежнему все ненавидят. Хотят ими быть, но ненавидят. Книга была обречена на успех. Это не просто роман ужасов, это роман ужасов, где страдает ненавистный вам класс. Я бы купил такой. Но мне повезло, я мог написать его сам! Издателю понравилась идея и наброски текста. Мне даже выдали аванс, небольшой, но хватило на поездку сюда, в Прагу. Для сбора материала лучше места не найти, а мне надо было проникнуться духом моей будущей книги. И я пошел в Пражский музей пыток. – Он замолчал. Бросаю на него короткий взгляд, и – ни к чему его торопить – возвращаюсь к созерцанию коры дерева напротив. Сам холодею при воспоминании о музее.
Поднявшийся легкий ветерок начинает разгонять облака. Воздух понемногу прогревается, появляется всё больше машин – город проснулся. Мой собеседник откашлявшись, наконец-то продолжает свою историю:
– Я вошел в первый же чёрный проем. Точнее вбежал. Вбежал, вопя от ужаса и не осознавая куда, я бегу. Очутился снова в музее. Придя в отель, я напрочь забыл о книге. В тот же день решил вернуться домой. И не смог. Меня никто не понимал. Все с кем я говорил, разводили руками и качали головой. Я объяснял жестами, писал, рисовал им картинки. Ничего! От меня просто отмахивались и забывали. Но и я тоже их не понимал. Они все как будто забыли нормальный язык. Я только и слышал, что невнятный поток звуков. Я даже не смог выписаться из номера. Ты говоришь тут всё нормально? Я живу в этой гостинице уже четыре года. Заплатив за восемь дней. Однажды я месяц тут не появлялся. И что? Вернулся и спокойно продолжил жить в номере. Никто не озаботился, что постояльца нет месяц. Месяц! О, а как-то я потерял ключ-карту. Тогда я впервые спал здесь, на скамейке. А на утро карта была в кармане. Но это не всё. Скажи, какой сейчас месяц?
