— Волков, стало быть, чует. Лес недалеко, расплодились, видно, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
— Волков? — с сомнением повторил за уполномоченным чекист.
— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.
— Как отобрали ружья у населения, так и стали волки непугаными, — слышал Иван говорок уполномоченного. Вот балаболка. Что им волки — в руках винтовка, патронов вдоволь, на три стаи хватит.
Он шагнул за ворота. Неплохо, если волки, стреляет он метко, потешился бы.
Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки.
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатила волна запаха, в первый момент показавшегося даже приятным, а секунду спустя — невыносимым. Рвота скрутила, согнула Ивана, кислая, комковатая жидкость толчками выплескивалась из него, а вдогонку тянулась клейкая, липкая слюна, спускаясь неразрывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
— Падаль, видно, — Иван старался набрать побольше воздуха. Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали обессилевшее тело.
— Ой, худо мне, — он оперся о винтовку, переводя дух. Скорее назад, пока не подошла следующая волна.
Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, ни понять, что это ломалась его шея, не успел.
Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, нестерпимый — и вдруг стихло.
— Пропал орелик, — Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали солдата-дуралея на свою голову. А где им другого взять? И чего он возится, делото немудреное — ворота закрыть.
— Вот и он, — миролюбиво ответил лейтенант.
Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.
— Кто это с ним? — прошептал уполномоченный.
Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались бесшумно через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках, надвигались на стоявших у порога дома.
— Стой! — сержант неспешно вытащил револьвер. — Стой, говорю! — и, лейтенанту:
— Не отставай!
Стрелял он спокойно, любуясь собой, насвистывая сквозь зубы вальсок и выпуская пулю на каждый третий счет.
— Догоняй, лейтенант!
Увесистый пистолет стал послушным, рвался из руки, подпрыгивая после каждого выстрела, и только с последней пулей строптивость покинула оружие.
Попал ли в кого?
— Отходим, — дернул за рукав сержант.
Подтолкнув растерянного Игоря Ивановича, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.
— Посветите же!
Стукнула дверь в коридоре.
— Сюда, хлопцы, — возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот — с винтовкой.
Лейтенант задвинул засов.
— Старшина где? — и, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.
— Быстрее в комнату, — поторопил чекист.
Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.
Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Ничего, он сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки! Холодом потянуло из окна, пламя свечи затрепетало.
— Старшина! — кричал кто-то в коридоре. Вырванный оконный шпингалет покатился по полу.
Прислоненная к стене винтовка накренилась и упала, штыком процарапав на обоях дугу. Скверно.
Старшина нагнулся поднять винтовку, а когда выпрямился, в окно уже ввалился грязный тощий мужик, а вслед за ним лез другой.
И на такую рвань патрон тратить? наработанным ударом старшина воткнул штык в живот противнику, железо пронзило плоть легче обычного, но — ни вскрика, ни стона, грязные пальцы обхватили цевье.
— Балуешь! — винтовка завязла в теле, мужик никак не выпускал ее, а из-за его покатой спины выходил и второй.
Задетая локтем лампа опрокинулась и жарко вспыхнула.
Где остальные-то? Старшина мельком оглянулся на дверь. Одному не сдюжить, уходить надо, вон еще одна харя в окне. Он оттолкнулся винтовкой, отступая. Босая нога зацепилась за полуспущенный сапог, он упал на руки, пыльный половик сморщился, сбился. Старшина полез к двери, вырываясь из цепких рук, сначала молча, но когда зубы стали рвать живот, заныли вытягиваемые кишки, он закричал, и только тогда вместе с криком пришла и боль.
Ломтики сала с розоватыми прожилками, синяя луковица, краюха черного хлеба лежали на скатерти никому не нужные, лишние.
С тихим щелчком обойма обойма скользнула в рукоять пистолета.
— Лейтенант, помогай! — Федот уперся в тяжелый шкаф, толкая его к двери.
— Сейчас, сейчас, — тот откинул крючок.
— Куда! — чекист не спрашивал, запрещал, но лейтенант уже крался по коридору. Из караулки — дымный треск, возня. С пистолетом наготове он подошел к ней, заглянул и замер.
ТИЛИ — БОМ, ТИЛИ — БОМ…
Он отскочил от двери. Надо рассказать взрослым, милиционеру. Дядя милиционер смелый и сильный, он не даст в обиду, защитит. Взмахнет только милицейской палочкой — и сразу станет хорошо, как и было.
ЗАГОРЕЛСЯ КОШКИН ДОМ…
Коридор длинный, темный-темный. В таком же он с тети-Аниным Витькой в прятки играют а в футбол. И примусный чад так же щиплет глаза. Старик Кушнаренко из семнадцатой квартиры ругается за футбол, во двор гонит.
КОШКА ВЫСКОЧИЛА…
Дверь прочная, гладкая. Дотронуться ладошкой — и все.
Он толкнул ее. Заперто, закрыто изнутри. Пистолетик — на пол и кулаками:
— Откройте!
Он стучал и стучал, пока краем глаза не заметил идущих из караулки. Плохие люди. Надо бегом спрятаться поскорее в чулан.
ГЛАЗА ВЫПУЧИЛА…
Он захлопнул дверцу, постоял в темноте.
Спички в кармане есть. Мама за них ругает, потом придется выбросить. На полке свеча, с ней не страшно. А в двери — замок английский, наверное, от прислуги или от детей, чтобы варенье не брали. Попы — они жадные.
Язычок щелкнул, замкнув чулан, и тут же дверь передала ему прикосновение рук — с той стороны.
— Давайте диван, диван придвинем! — Игорь Иванович ходил из угла в угол, не находя сил остановиться.
— Не мельтеши, — чекист размял папиросу. — Горим, что толку отсиживаться.
— Нельзя же ничего… — уполномоченный осекся. Что-то тяжелое ударило в дверь и, помедлив, опять.
— Уходить будем, — сержант пустил дым колечками. — У них оружия нет. Шваль. Идем к конюшне, запрягаем лошадь и — ходу. Стрелять без скупости, от души.
