— Ну хорошо, извините, что я нарушил правила, — сказал я. Слова прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но я стар, а старые люди легко пугаются. Очень легко.
Брэд кивнул.
— Извинения принимаются. А теперь повесь накидку на место. Нечего тебе гулять под дождем. Особенно в лесу. А вдруг ты поскользнешься, упадешь и сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости наверх?
— Я не знаю. — Мне уже хотелось уйти от него. Чем больше я его слушал, тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший, появившийся на Зеленой Миле осенью тридцать второго, как-то схватил Перси и так напугал, что тот намочил в штаны, «Только попробуйте кому-нибудь рассказать, — сказал потом Перси нам всем. — Вы все тут же окажетесь в очередях за хлебом». И теперь, через столько лет я почти слышал, как Брэд Долан произносит те же слова тем же самым тоном. Словно, описывая эти старые времена, я отомкнул какую-то необъяснимую дверь, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доланом, Дженис Эджкум с Элен Коннелли, тюрьму «Холодная Гора» с домом для престарелых «Джорджия Пайнз». И только из-за этого я не смогу заснуть сегодня ночью.
Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватил меня за руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно, чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам — он желал убедиться, что в утренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он оскорбляет одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.
— Что ты делал там, на тропинке? — спросил он. — Я знаю, ты ходишь туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали, поэтому признавайся, что ты там делаешь?
— Ничего. — Я сказал себе, что нужно сохранять спокойствие и не показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он не знает про сарай. — Я просто гулял. Проветривал мозги.
— Слишком поздно, Поли. Твои мозги уже никогда не станут ясными. — Он снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости, глаза его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он в безопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его поймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора, который никогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. — Ты такой старый, просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком, чертовски стар. Даже для этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.
— Пусти меня, — сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. И не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, как запах пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И я вспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер — ужасный человек по фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не знал, что он ужасен.
Вместо того, чтобы меня отпустить, Долан снова сжал мою кисть. Я застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила меня насквозь до самых лодыжек.
— Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.
— Ничего! — Я еще не плакал, но боялся, что скоро заплачу, если он будет продолжать в том же духе. — Ничего, я просто гуляю, я люблю гулять, отпусти меня!
Он отпустил ненадолго и лишь для того, чтобы схватить мою другую руку. Пальцы ее были сжаты.
— Открой, — приказал он. — Дай папе посмотреть.
Я повиновался, и он фыркнул с отвращением. Там не было ничего, кроме остатков второго кусочка жареного хлеба. Я сжимал его в правой руке, когда он стал давить мою левую кисть, и на пальцах осталось масло — не масло, маргарин, масла здесь не держали.
— Иди в дом и вымой свои мерзкие руки, — велел он, отходя назад и откусывая кусок рулета. — Боже правый.
Я пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердце колотилось, как мотор с протекающими клапанами и старыми разболтанными поршнями. Когда я взялся за ручку двери, ведущей в кухню — и к безопасности, — Долан сказал:
— Если ты, Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжимал твою бедную ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало старческого маразма. А ты знаешь, что мне поверят. Если же там синяки, они подумают, что ты их сам себе поставил.
Да. Это правда. И опять — эти слова мог сказать Перси Уэтмор. Перси, каким-то образом оставшийся молодым и подлым, тогда как я стал старым и хрупким.
— Я никому не собираюсь ничего говорить, — пробормотал я. — Нечего говорить.
— Вот и правильно, дорогуша. — Его голос звучал легко и насмешливо — голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, что будет молодым вечно. — А я узнаю, что ты там делаешь. Я сделаю это своей обязанностью. Слышишь?
Конечно, я слышал, но не доставил ему удовольствия подтвердить это. Я вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницы с сосисками, но уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом поднялся в свою комнату, останавливаясь на каждой ступеньке, давая своему сердцу время успокоиться и собираясь с мыслями, чтобы начать писать.
Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон, когда мой друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась усталой, и, по-моему, ей было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была в своем платье. Старые возлюбленные не тратят много времени на церемонии, ведь по большей части мы просто не можем себе этого позволить.
— Я не буду тебя отвлекать, — сказала она. — Я вижу, что ты собрался писать…
— Не говори глупостей, — ответил я. — У меня времени больше, чем у Картера печеночных таблеток. Заходи.
Она вошла, но остановилась у двери.
— Просто я не могла заснуть… опять… и случайно оказалась у окна чуть пораньше… и…
— И ты видела меня с мистером Доланом во время нашей милой беседы, — помог ей я. — Я надеялся, что она только видела, что ее окно было закрыто, и она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.
— Это было неприятно и совсем не дружески, — сказала она. — Пол, этот мистер Долан расспрашивал всех о тебе. Он и меня спрашивал, это было на прошлой неделе. Я тогда об этом не задумалась, просто решила, что у него противный любопытный нос, который он сует в чужие дела, а теперь мне интересно.
— Спрашивал обо мне? — Я надеялся, что мой голос звучит не так тревожно, как я ощущал. — Что спрашивал?
— Во-первых, куда ты ходишь. А еще — зачем ты ходишь гулять.
Я попробовал засмеяться.
— Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.
— Он считает, что у тебя есть тайна. — Она помолчала… — Мне тоже так кажется.
Я открыл было рот, чтобы сказать, что впервые об этом слышу, но Элен подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде, чем я произнес хоть звук.
