— Человек–слуга, — сказал он. — Предлагает защиту вампиру в дневное время суток, возможно, общается с людьми от его лица. Но у нас столетиями не было ренфильдов. Человек может решить, что ему даруют бессмертие. Но если один вампир собирается создать другого, — он помолчал и встал на колени, чтобы осмотреть средний матрас, — это действо происходит не так.
Я осмотрела остальные окровавленные матрасы.
— Этан?
— Да, Мерит?
— Если пить кровь так сложно и это так опасно для людей, почему это допускается? Почему не избавиться от pиска и не запретить пить? Заставить всех пользоваться кровью из пакетов? Нет никакой политики в разрешении рейвов. Ты мог бы полностью запретить их.
Этан хранил молчание достаточно долго, чтобы я успела повернуться и увидеть, как он рассматривает меня налившимися чистым серебром глазами.
Мои губы приоткрылись, дыхание участилось.
— Потому что, какой бы ни была политика, мы — вампиры. — Этан приоткрыл рот, демонстрируя острые как иглы кончики клыков.
Я была потрясена до глубины души тем, что он позволил мне видеть его во власти жажды. Потрясена и возбуждена. Когда он наклонил голову вниз, его серебряные глаза впились в мои; я с трудом подавила приступ вожделения, настолько сильный и стремительный, что он пронзил мое сердце.
Звук сердцебиения, глухой и мощный, грохотал в ушах.
Этан протянул мне руку, ладонью вверх, приглашая.
Предложи себя, — прошептал он в моей голове.
Я стиснула рукоятку катаны. Я знала, что хочу сделать — шагнуть вперед, выгнуть шею и дать ему доступ.
Секунда или две на размышление. Я позволила себе представить, на что это будет похоже — позволить ему укусить себя. Мой самоконтроль, уже ослабленный запахом крови, грозил сломаться окончательно. Если я позволю своим клыкам выдвинуться и ей взять верх, велика вероятность, что я в результате вопьюсь в его длинную шею или позволю ему сделать то же самое со мной.
И хотя я не была настолько наивна, чтобы отрицать, что меня мучит любопытство и что я заинтригована, сейчас было не время и не место. Не хочу, чтобы мой первый настоящий опыт разделения крови случился здесь, среди индустриальной грязи и в доме, где совсем недавно было попрано доверие людей.
Невероятными усилиями я все–таки совладала с собой.
— Точка пройдена, — сказала я ему.
Этан выгнул бровь, убирая руку, сжимая кулак и восстанавливая самообладание. Он втянул клыки, глаза очистились, серебро превратилось в изумрудную зелень. Когда он снова взглянул на меня, выражение его лица было бесстрастным.
Мои щеки покраснели от замешательства.
Значит, это была проверка. Не вожделение, или жажда крови, а возможность для Этана продемонстрировать самообладание. Я почувствовала себя наивной дурочкой.
— Наша реакция на кровь, — прозаично начал Этан, — хищническая. Инстинктивная. Пусть нам приходится утаивать наши привычки, ассимилироваться в превосходящей популяции людей, мы остаемся вампирами. Подавление нам не по вкусу.
Я обвела взглядом комнату, рассматривая ободранную краску, скатавшиеся газеты, разбросанные матрасы и алые пятна на потрескавшемся паркете.
— Подавление приводит к этому, — сказала я.
— Да, Страж.
Я снова была Стражем. Все вернулось на круги своя.
Мы обыскали комнату, но не нашли намеков на Дома или что–то еще, что могло идентифицировать пивших вампиров. Они избегали оставлять явные улики, что неудивительно для ребят, отправившихся в заброшенный дом ради пары нелегальных глотков.
— Мы знаем, что люди были здесь, — сказал Этан, — И что кровь пили. Но это все. Даже если мы позовем кого–то, не имея свидетельств произошедшего, единственный итог дальнейшего расследования — плохие отзывы прессы о нас.
Я предположила, что Этан не хочет вовлекать чикагскую полицию в расследование рейвов. Не могла не согласиться с ним, тем более что от лица омбудсмена здесь был Катчер. С другой стороны, если бы Этана действительно устраивала эта информация касательно подавления, он бы, вероятно, не потрудился поделиться ею со мной.
— Полагаю, это имеет смысл, — произнесла я.
— Место действия, — неожиданно сказал Этан, и я непонимающе нахмурилась, думая, что упустила что–то. Но он обращался не ко мне — позади нас в дверях стояли Кэтчер и Мэллори. Они оба выглядели хорошо. Не похоже, чтобы к ним приставал замешкавшийся оборотень. На лицо Катчера вернулось его привычное выражение — легкой скуки. Мэллори бросала неловкие взгляды на матрасы на полу.
— Да, — согласился Катчер, — похоже, что дело происходило здесь.
Он осмотрел комнату, затем сделал по ней круг, скрестив руки на груди и с сосредоточенным выражением лица.
— Три человека? — уточнил он.
— Похоже на то, — подтвердил Этан. — Вероятно, шестеро вампиров, и кто знает, были ли наблюдатели. Мы не нашли ничего, указывающего на Дома.
— Даже если представители Домов вовлечены, — сказал Катчер, останавливаясь перед Этаном над центральным матрасом, — маловероятно, чтобы они оставили приметные улики, особенно с учетом того, что Дома не санкционируют подобное поведение. И тем более употребление крови. По крайней мере, большинство.
Этан что–то несогласно пробурчал.
Воцарилось молчание, пока мужчины разглядывали грязные матрасы. Они тихо посовещались, присели и указали на что–то на матрасах. Я оглянулась на Мэллори, пожавшую плечами в ответ. Мы не были посвящены в их беседу.
Наконец Катчер выпрямился и посмотрел на Мэллори:
— Ты готова? — Его голос был нежным, заботливым. Она сглотнула, затем кивнула.
Я не знала, что именно она собирается делать, но сочувствовала, полагая, что Мэл сейчас с головой нырнет в бассейн сверхъестественного. Недавно совершив этот нырок, я знала, что первый шаг слегка устрашает.
Она вытянула правую руку ладонью вверх и уставилась на нее.
— Смотри сквозь это, — прошептал Катчер, но Мэллори не шелохнулась.
Воздух в комнате, казалось, стал нагреваться и густеть — побочный эффект магии, собираемой Мэллори и начинающей искажаться над ее ладонью.
— Дыши сквозь это, — сказал Катчер.
Я перевела взгляд с ладони Мэллори выше, на ее глаза, и увидела там чувственность. Вампиры могут чувствовать магию, мы ощущаем ее присутствие. Но отношения волшебников с магией совсем другие. Более сладострастные, если судить по выражению ее глаз.
Язык Мэл выскользнул наружу и облизал губы, но ее голубые глаза не отрывались от мерцания над ладонью.
— Кроваво–красным, — внезапно произнесла она еле слышным, неестественно скрипучим голосом. — Будет восход луны. И, подобно луне, они восстанут и падут, короли Белого Города, и она восторжествует. Она будет торжествовать, пока не нагрянет он. Пока не нагрянет он.
