Несомненно, такое значение и такая сила человеческих рук заслуживали по меньшей мере восторженного удивления. Нэнси подумала о неведомом философе, изготовившем когда-то фигурки Таро; его руки были преисполнены духовного знания; быть может, они направляли его разум так же, как знание направляло их самих. Что сказал бы хиромант об этих ладонях? В чем сумел бы разглядеть центры мудрости и силы, наделившей фигурки и карты характерами стихий, так что другие руки смогли высвободить из них землю, воду, воздух, огонь и отправить их в мир? Освободить и направить. Она сильно встряхнула руками, неосознанно силясь обуздать ураган, бушевавший сейчас над землей; и когда тыльные стороны ладоней тускло засветились перед ней в темноте, она ощутила на них первые робкие прикосновения снежинок.
Ощущение сырой прохлады заставило ее мгновенно сосредоточиться. Итак, время пришло. Что-то должно свершиться. Тьма вокруг менялась. Где-то внизу родился золотистый проблеск; сначала она подумала, что различает золотую столешницу, но тут же поняла, что ошиблась. Это был уже знакомый золотой туман, вздрагивающий от вторжения снежных хлопьев. Он поднимался откуда-то снизу. Когда его пелена приблизилась, Нэнси наконец узнала потайную комнату. Она стояла в темноте между занавесями, а под ней расстилалось огромное открытое пространство. Холмы укутал снег, но метель утихала. Перед Нэнси раскинулся обычный зимний пейзаж.
Она видела города и деревни, засыпанные снегом; узнала дом Ли, ощутила суматоху, царящую в нем, и вдруг увидела, как из дома выросла явно не соответствующая ему по масштабу зыбкая фигура с огромной дубинкой, из которой непрестанно валил снег. Фигура быстро росла, потом нависла над ней, и тогда Нэнси протянула руки, задерживая взмах исполина. Руки ощутили удар как порыв ледяного ветра и онемели, но уже в следующее мгновение жизнь вернулась к ним, а призрачный великан изменил направление своего движения, повернулся и неторопливо канул в хаос, из которого возник. За этой фигурой последовали другие; разбуженные духи стихий рвались на свободу. Им тесно стало в доме, они пытались выплеснуться в холмы, в мир, где люди праздновали Рождество и не знали, как близка гибель. Но между ними и холодной смертью встала тонкая девичья фигурка. Теплые человеческие руки встретили вторжение и повернули его вспять. Они мягко помавали над бурей; они двигались, их танцевальный ритм завораживал и подчинял неистовую пляску чудовищных духов. Из этого противоборства постепенно выстраивалась гармония танца, но равновесие оставалось слишком зыбким и в любой миг хаос мог затопить вселенную. Башня, вся сплетенная из яростного клокотания, росла и рушилась под ладонями, простертыми над ней; она разваливалась, откатывалась назад, но все же пыталась сохранить прежнюю форму. Так, мало-помалу, магический ураган возвращался к своему истоку. На холмы Сассекса, на деревни и дороги, на графства и города Англии, на горы и реки продолжали падать пушистые снежные хлопья. Но это был уже обычный рождественский снегопад.
Рождественские хоралы звучали как и прежде. Люди не ведали о дарованном спасении — по крайней мере, о том временном спасении, которое в очередной раз пришло к ним из рук Матери-Любви. К середине ночи снег прекратился, и на ясном небе показалась луна. А в одном из домов Сассекса в эту ночь засияла другая луна, та, что была среди двадцати и одного изображений Старших Арканов. Теперь на листе пергамента между двумя башнями высоко в небе тоже сияла полная луна. Вечное строительство и вечное разрушение безумных зиккуратов древнего Вавилона прекратились. Башни были завершены. И под ними снова, по обе стороны долгой и одинокой дороги, сидели два зверя — два пса, а может быть, волк и пес, — и выли на луну. Вой изливал в мир жажду знания и мучительную неспособность отыскать пути к нему. Звук поднимался навстречу прохладному свету, лившемуся с небес. А внизу, на той же карте, в таинственных морских глубинах тяжело ворочалось еще одно существо. Замкнутое в панцирь из раковин, царапая когтями и гремя клешнями, оно пыталось достичь берега и не могло приблизиться к нему ни на дюйм.
Солнце еще не встало, и Шут, если он и двигался там, то незримый или просто неразличимый в лунном сиянии, растворенный в нем, ибо лунный свет есть ни что иное, как отражение света солнечного. Если Таро и вправду заключали в себе все сущее в мире, тогда и в самом порядке их чередования был смысл. Повествование карт завершится тогда, когда мистерия Солнца сменит мистерию Луны. Затем протрубят трубы, созывая на Страшный Суд, раскроются могилы и в последнем таинстве одинокая фигура, называемая «Миром», завершит радостный танец во вселенной без солнца и луны. Тогда число Старших Арканов станет полным. Если, конечно, не считать Шута, потому что его мудрость человечество полагает глупостью, пока не постигнет ее. Шут правитель всего или ничто; но если он — ничто, значит, человек рожден мертвым.
Нэнси стояла над миром. Ее протянутые руки ощущали удары, но она лишь смеялась, видя, как бессильно опускаются дубины, пытавшиеся нанести удар снизу вверх и не способные пробить маленькие живые щиты, защищавшие от них мир. Она смеялась, ощущая эти удары, точно так же, как однажды смеялась и подшучивала над Генри, когда его пальцы щекотали ее ладонь; сама опасность превратилась в радость любви. От ее смеха, как от блистающего духовного меча, пятились призрачные гиганты; смех, обоюдоострое оружие, слетал с ее губ, словно с уст некоего мистического героя Апокалипсиса. Смех и та сила, что всегда хранит мир, вошли в нее и, по-прежнему смеясь от переполнявшей ее чистой радости, она двинулась вперед. Призрачные духи рассыпались перед ней и бежали обратно, в хаос; серый снежный вихрь принял их, и в следующий миг Нэнси снова оказалась в золотом сиянии, она опускалась в него, шла через него. Золотой туман вихрился, дрожал, уплотнялся, темнел. Она стояла у золотого стола, только теперь на нем не было фигурок. Нэнси взглянула через стол и увидела напротив дикое лицо Джоанны, ее стиснутые кулачки и рот, кривящийся непроизносимыми звуками.
Руки Нэнси обвисли; радость, безраздельно владевшая ей, стремительно покидала тело; она притихла. Однако еще не все было сделано. Буря обратилась вспять, но Нэнси не знала, удалось ли усмирить стихию окончательно; усомниться ее заставило свирепствующее в нескольких футах от нее воплощение урагана.
Джоанна вошла в комнату, когда туман, таившийся в танце или самих фигурках и вызванный влюбленными, уже заполнил всю комнату. Она вошла в ту брешь, которую оставила созидающая сила, двигавшая танцорами; ее приняли испарения, флюиды, порождаемые танцем. Они с Генри мельком видели друг друга; она вошла, он вышел. Его цель была уничтожена, сознание приняло эту мысль и смирилось с ней. Ее цель, давно разрушенная, вместе с собой разрушила и само сознание. Вавилон ошеломил ее; она брела среди образов Таро, разыскивая любовь, которую считала своим правом, своим владением, своим живым вассалом. Безумная, однако не больше, чем большинство людей, она искала свой путь лелеять Бога, и для нее путь этот заключался в мечтах о Горе, о мести и муках. В этой надежде нежность мешалась с жестокостью, предназначение — с гордостью, власть — с тиранией, материнство — с алчностью. Джоанна рыскала среди символов вечного танца и в безумии верила, что правит этим танцем мощью своего божества и возвышается над любой из его составляющих. Они с Генри заметили друг друга, и она помчалась дальше. Она рвалась к центру комнаты, где туман завихрялся расширяющимися кругами вокруг пустого основания, и видела ничто. Ничто — там, где все должно было быть воссоздано заново. Там, где поверженный бог должен был возродиться заново, исчезли даже следы от пролитой им крови. Несчастная в спешке миновала карты Таро, и теперь они лежали на полу у нее за спиной. Но зато она увидела Нэнси, и теперь смотрела на нее, быстро-быстро шевеля губами. Тишина по-прежнему лежала нерушимо; изо рта старухи не доносилось ни звука. Нэнси больше не боялась Джоанну. Она просто испытывала неловкость, не понимая причин ее гнева, и потому спросила слегка запинающимся голосом:
